Дороти Иден - Винтервуд
— Нет, нисколько, но жена любит, и Флора, надеюсь, тоже будет любить.
— Ах, я обожаю оперу, папа! Когда я смогу иметь туалет вроде того, что украла мисс Херст, то есть, я хочу сказать, взяла взаймы?..
Лавиния с трудом удержалась от желания больно шлепнуть девочку:
— Ваша дочь имеет в виду платье, которое было на мне вчера вечером. Это платье моей кузины. У нее более богатый гардероб, чем у меня. К счастью, размер у нас одинаковый.
Теперь его интерес к ней уже не вызывал сомнений, хотя Лавиния и прежде ощущала это таящееся за внешней любезностью внимание. Сердце у нее учащенно билось. Никогда в жизни она не видела такого яркого солнечного света, такой изумительной архитектуры, таких благовоспитанных туристов и даже таких восхитительных голубей, как эти вот обитатели Пьяццы Сан-Марко! И никогда еще она не испытывала такого пьянящего ощущения жизни и такого острого сознания грозящей опасности и отчаяния. Стоя тогда, во время процесса, перед судьей с его старым, сморщенным как кожа ящерицы лицом, она куда лучше владела собой, чем теперь, стоя перед Дэниелом Мерионом. Это было совершенно неоправданно: ведь Дэниел не собирался приговорить ее горячо любимого брата к смерти или к тюремному заключению, да к тому же после сегодняшней встречи она никогда его больше не увидит.
— Я хотела бы пояснить, что состою в качестве компаньонки при моей кузине, — сказала она, сознательно пытаясь подогреть его любопытство к себе. Ведь даже самого искушенного мужчину не могла не заинтриговать ситуация, при которой оказывалось, что вчерашняя красавица принадлежит к этой особой категории женщин — оплачиваемых компаньонок, чье назначение — быть полезными, но при этом невидимыми. Глаза ее так и плясали. — Флора говорит абсолютную правду, называя меня прислугой, но это вовсе не означает, что я не способна наслаждаться всем тем новым, что вижу и слышу вокруг себя. Я совершала утреннюю прогулку по этой восхитительной площади, когда увидела вашу дочь, явно попавшую в беду. А теперь простите меня — мне надо идти в гостиницу: моя кузина, возможно, вернулась.
— Но вы собирались есть с нами мороженое! — негодующе воскликнула Флора. — Вы что — от папы убегаете? До того, как он подошел, у вас время было.
— Флора — большая блюстительница порядка, — непринужденно обронил Дэниел Мерион. — Боюсь, вам придется ей повиноваться. Кстати, вы действительно хотели убежать от меня?
Какой у него пытливый взгляд! Что-то утаить было бы очень трудно. С другой стороны, до чего же увлекательно все-таки попробовать это сделать! Она до сих пор слышала доносившийся из далекого детства голос гувернантки: «Мне очень жаль, миледи, но я не в силах справиться с мисс Лавинией. Если ей чего-нибудь очень хочется, она стремится добиться этого любой ценой». И ответ смирившейся с судьбой мамы: «Можно только надеяться — сама жизнь ее научит».
Уж конечно, не будет вреда от того, что на ближайшие полчаса она забудет, чему жизнь уже успела ее научить...
Лавиния грациозно присела за столик:
— Конечно, если это доставит Флоре удовольствие, я могу ненадолго задержаться. Охотно съем мороженое. Еще совсем рано, а уже так жарко — ничуть не похоже на наш климат. Вы надолго в Венеции, мистер Мерион?
— Где это вы так наловчились, мисс Херст, отвечать вопросом на вопрос?
Напускать на себя скромность, потупив взгляд, — к этому приему она никогда не прибегала. Вот и сейчас она посмотрела ему прямо в глаза:
— Я не считала вас столь опасным, чтобы мне следовало обратиться в бегство.
От этого обмена репликами удовольствие получила Флора, воспринявшая их как шутку.
— О, папа не опасен. Папа, разве ты опасен? А что, вы подумали, он сделает, мисс Херст? Побьет вас, как иной раз бьет Эдварда? — Затем благодаря удивительной проницательности девочка, как видно, почувствовала, что на ее глазах происходит что-то, к чему она прямого отношения не имеет, и она раздраженно воскликнула: — У меня голова разбаливается. Папа, попроси официанта поскорее принести нам мороженое.
— Конечно, конечно, детка. А вот и он! — Дэниел сделал заказ и тут же продолжил разговор. — Вы спросили, как долго мы намерены пробыть в Венеции, мисс Херст. Пока еще не ясно. Здесь живет тетка моей жены. У нее больное сердце, и она выразила желание умереть в Англии. Так что, естественно, мы собираемся отвезти ее туда, как только врач скажет, что она может пуститься в дорогу. Надеемся, что это будет через неделю-другую. К сожалению, перед самым нашим приездом сюда она пережила потрясение, которое отнюдь не улучшило ее состояние.
Потрясение. Похороны? Вчера Лавиния слышала, как они говорили о каких-то похоронах. Спросить она не могла, потому что разговор не предназначался для ее ушей.
— Вы только представьте себе, какое это будет зрелище, — сказала Флора своим не по годам взрослым тоном. — Я в инвалидной коляске и бабушка Тэймсон, которая почти не может ходить. Любви к ней я не испытываю, но это, по крайней мере, хоть кто-то, кто не сможет от меня убежать.
Лавиния заметила мелькнувшее на лице Дэниела страдание, прежде чем он невозмутимо сказал:
— Вы, вероятно, не можете понять, что с Флорой, мисс Херст. Она не всегда была в инвалидной коляске. Год назад с ней произошел несчастный случай во время охоты: она повредила себе позвоночник. Врачи говорят, что со временем она наверняка снова сможет ходить, но сказать, когда это произойдет, невозможно. Так что до тех пор ей надо как следует запастись терпением.
Флора весьма нетерпеливо нахмурилась:
— Ах, папа, ты говоришь то же, что все остальные. Ну как я могу быть терпеливой? Я умереть готова — до того мне скучно!
— Но вам, по крайней мере, повезло, что вы очутились в Венеции, — сказала Лавиния. Она вдруг почувствовала, что ей хочется прогнать выражение боли с лица этого совершенно незнакомого ей мужчины.
Флора надулась:
— Не думайте, пожалуйста, что для меня это отдых. Даже здесь мне пришлось показываться специалистам. То же самое было в Париже и в Лозанне.
— Естественно, — сказал ее отец, — мы поехали сюда не только ради тети Тэймсон.
— Мама — только ради нее, — угрюмо возразила Флора. — Она думает об этой ужасной старухе гораздо больше, чем обо мне. И она любит Эдварда больше всех.
— Послушай, Флора...
— Это правда! Ей страшно неприятно иметь дочь-калеку. Она меня стыдится! И она говорит, я сама виновата, что поехала верхом на Хлое.
— Ничего подобного, детка! Она винит меня за то, что я тебе это позволил. И она совершенно права. Я должен был запретить.
Флора судорожно сжимала руки, явно готовясь дать волю крайнему раздражению:
