Энн Мэтер - Вересковая пустошь
— Сок, пожалуйста, — произнесла она, сложив руки на коленях.
Он взглянул на нее через плечо с таким видом, словно собирался запротестовать, но потом передумал.
— Хорошо, — согласился он, налил ей апельсиновый сок и бросил в стакан несколько кубиков льда. — Держи!
Себе он плеснул щедрую порцию виски, выпил ее одним глотком, налил еще одну и сел напротив девушки на низкий стул, глядя на нее ленивым, но в то же время пристальным взглядом.
Домине пила сок маленькими глотками и нервно осматривалась, от всей души желая, чтобы он не смотрел на нее так внимательно. Она чувствовала, как краска заливает ее шею, уши, лицо, придавая им насыщенный пунцовый оттенок. Наконец ему наскучило смущать ее подобным образом, и он спросил:
— У тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?
Домине перевела взгляд на свой стакан.
— Куча, — чистосердечно призналась она.
— Что ж, тогда вперед, спрашивай.
С минуту Домине никак не могла подобрать слов.
— Вы… вы много пьес написали? — неуверенно произнесла она.
Мэннеринг откинулся на спинку стула.
— Ради бога! — воскликнул он. — Какое это имеет значение? Ну же, Домине, перестань сейчас же, говори откровенно! Разве тебя совсем не волнует то, что Генри так необдуманно передал тебя в мои руки?
Пальцы Домине крепче сжались вокруг стакана.
— Разумеется, волнует. Собственно, я хотела поговорить с вами на эту тему. Может… может, мне было бы лучше остаться здесь — я имею в виду в Лондоне. Работу я найду легко, и наверняка можно снять комнату или что-то в этом роде…
— О нет! — Мэннеринг закатил глаза, потом снова уставился на нее. — Нет, Домине. Старый Генри знал, что делает, когда оставил тебя на мое попечение. Он понимал, что, после того как я увижу тебя, поговорю с тобой и пойму, какой ты еще, в сущности, невинный младенец, я не посмею бросить тебя на произвол судьбы. Оставить тебя здесь, в Лондоне! Боже мой, детка, ты даже не представляешь, что тебя ждет здесь — в Лондоне, как говорится, живущем полной жизнью! О нет! Как я уже говорил в монастыре, в данный момент тебя ожидают каникулы.
Домине вздохнула.
— Но я не хочу быть обузой…
— Обузой? — Он покачал головой. — Дорогая моя девочка, ты стала обузой три недели назад, когда умер старый Генри. Вряд ли ты перестанешь быть ею теперь, и уж точно не при помощи попыток стать независимой. Сколько тебе лет — пятнадцать? Шестнадцать?
— Семнадцать! — сердито заявила Домине. — И вам это известно не хуже, чем мне!
Он улыбнулся:
— Что ж, пожалуй, здесь ты права. Но в данный момент я не дал бы тебе больше четырнадцати, а, учитывая легкомыслие современных девушек, умственно ты находишься на уровне двенадцатилетней!
— Большое спасибо! — Домине вскочила. — Не думайте, что если меня отдали на ваше попечение, вы можете обращаться со мной, как вам заблагорассудится! — сердито выдохнула она. — Может, я и выгляжу как маленькая девочка или являюсь таковой, на ваш искушенный взгляд, мистер Мэннеринг, но я не ребенок и не настолько несведуща в житейских делах, как вы предполагаете!
Он насмешливо смотрел на нее.
— Раз так, приношу свои извинения!
Тут она отвернулась от него, не в силах больше терпеть его насмешки, и он, раскаиваясь, произнес:
— Домине, это надо как-то прекратить. Нам не стоит все время ссориться. Хорошо, я признаю, что ты уже почти молодая женщина, но тебе предстоит еще многое узнать, и пары недель на это не хватит.
Девушка оглянулась на него.
— А я этого и не жду, — возмущенно заявила она.
Он подался вперед, задумчиво глядя на нее.
— И ты ничего не достигнешь, если не начнешь задавать вопросы, — заметил он. — Например, о том, почему Генри оставил все мне.
Домине вспыхнула.
— Это меня не касается, — пробормотала она.
— Очень даже касается! — Мэннеринг покачал головой, явно удивленный отсутствием у нее всякого любопытства. — Послушай, разве он никогда не говорил обо мне и о моей матери?
Домине неуверенно покачала головой:
— Не припоминаю ничего подобного.
— Он рассказывал о «Грей-Уитчиз»?
Домине снова покачала головой.
— Понятно. И ты никогда не была там?
— Нет.
Мэннеринг глубоко вздохнул.
— Очевидно, он хотел четко разграничить две части своей жизни. Если бы он отвез тебя в «Грей-Уитчиз», при этом возникло бы множество неприятных вопросов, — естественно, неприятных для него.
— Почему? — Домине в недоумении сдвинула брови.
— Потому что в «Грей-Уитчиз» живет моя мать. И всегда жила.
— Не может быть!
Он пожал плечами:
— А где еще может жить экономка?
— Ваша мать была экономкой дедушки Генри? — Домине удивленно смотрела на него. — Теперь… теперь понятно!
Он снова откинулся на спинку стула.
— И что же тебе теперь понятно, Домине? — язвительно спросил он.
Домине вспыхнула.
— Ну, это… это частично объясняет его тайну.
— Никакой тайны нет, — сухо парировал он. — Твой дед был мужчиной не хуже других. Его жена много лет провела в инвалидном кресле, хотя, возможно, ты этого не знала. Все это происходило задолго до твоего рождения. В любом случае моя мать была достаточно привлекательна, чтобы сразить его добродетель.
Домине покраснела еще больше.
— Понятно, — смущенно пробормотала она.
Мэннеринг в раздражении вскочил со стула.
— О боже, — нетерпеливо произнес он, — могу поклясться, я знаю, о чем ты думаешь. Какое чтиво было у вас в том учреждении, которое ты недавно покинула? Уж наверное не то, что годится в подобной ситуации, держу пари. Я не внебрачный сын в юридическом смысле этого слова. Моя мать была замужем, когда произвела на свет наследника старого Генри!
Было что-то издевательское в том, как он оценивал поступки своего отца.
Домине склонила голову.
— Вам не обязательно оправдываться передо мной.
— Черт побери, — выдавил он уже почти со злобой. — Я и не пытаюсь оправдываться перед тобой! Святым Генри не был, и, признаюсь, когда я узнал, кем он мне приходится, я возненавидел его! Это происходило, когда я был подростком, когда я, как и ты, пытался обрести почву под ногами — найти себя, если тебе больше нравится такое определение. В любом случае я был сыт по горло провинциальной жизнью в Холлингфорде. Мне нужна была причина, чтобы сбежать, и она нашлась. Уже позднее, прожив несколько лет в Лондоне, я понял, какую глупую позицию занял. Возможно, к тому времени до меня дошло, что я тоже человек, а у людей, как ты со временем узнаешь, есть множество слабостей.
Домине сжала пальцы.
