Терри Грант - Знойная осень
– У меня была жена, – как будто отвечая ее тревожным размышлениям, вдруг сказал Амарто. – Несколько лет назад мы расстались, и она уехала к родителям в Рим.
– Она итальянка?
– Нет, Мануэла родом из местечка Азейтао, это неподалеку от Сетубала… Он расположен в нескольких десятках километров от Лиссабона. Там выращивают виноград для знаменитого во всем мире «Мускатель Сетубал». Ее отец – потомственный винодел, фортуна благоволила секретным формулам его хмельной алхимии, дела шли успешно, и его пригласили в Италию, работать в одной из фирм, занимающихся импортом алкогольной продукции. Мать Мануэлы хотела, чтобы мы переехали вместе с ними, но я как раз в это время налаживал связи нашей фирмы по продаже оливкового масла, заключил длительный и выгодный контракт и не мыслил своего существования без любимого дела. Мануэла осталась со мной, но наши взаимоотношения, которые и раньше вряд ли можно было назвать безоблачными, после отъезда ее родителей стали напоминать не на шутку разыгравшуюся бурю.
Нет, у нас не было громогласного выяснения отношений и бесконечных ссор с разбиванием тарелок. Она не терзала меня ни ревностью, ни упреками, все было гораздо страшнее… Она просто не замечала меня. Отправляясь в очередной раз в Канны, она сообщала о своей увеселительной прогулке в краткой записке, оставленной на моем рабочем столе. Мануэла, как и всякая красивая женщина, любила дорогие украшения и шикарные европейские рестораны. Она привлекала внимание мужчин и пользовалась этим, как средством от скуки.
Мир, в котором жил я, был для нее омутом бесконечной тоски, и она развлекалась, как могла. Однажды, после ее возвращения из очередного путешествия, я заметил, что Мануэла пристрастилась к виски, и это пристрастие становилось все очевиднее с каждым днем. Я пытался хоть как-то ее образумить… Но все мои старания были обречены на провал. Лабиринты ее души были темны, бездонны и неведомы даже ей самой.
Через некоторое время родители, видимо предполагавшие, что с их дочерью творится что-то неладное, пригласили ее погостить у них в Риме. Вскоре после ее отъезда мне позвонил синьор Аминадо, отец Мануэлы, и сказал, что она останется жить у них, что они смогут позаботиться о ней и что так будет лучше для всех нас. Нельзя сказать, что это известие очень сильно меня огорчило, но и большой радости оно тоже не принесло… Надежда на счастье, которая слабым, едва заметным огоньком, но все же мерцала в моей душе, в тот миг окончательно погасла, оставив пустоту и растерянность.
Я погрузился с головой в работу, ездил в командировки, занимался спортом, увлекся искусством фотографии, в результате чего стал внештатным фотокорреспондентом одного латиноамериканского журнала о природе… Короче говоря, каждую секунду каждого нового дня я старался заполнить каким-то новым делом, только бы не предаваться тяжелым и неутешительным думам.
Амарто потянулся за сигаретами, потом остановил машину и закурил.
– Я никогда никому не рассказывал, что на самом деле скрывается под моим нынешним финансовым процветанием и внешним лоском. Поскольку официально мы с Мануэлой не разведены, я всем успешно лгу, что она перенимает у отца опыт в управлении семейным бизнесом и готовится встать во главе одной из его фирм, а я время от времени езжу к ней в Италию…
Амарто закончил свое невеселое повествование, и в салоне кабриолета воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только легкой джазовой мелодией, доносившейся из магнитолы. Элизабет молчала, просто не зная, какие слова были бы сейчас уместны…
2
Сидя поздно вечером у телевизора, Элизабет машинально нажимала кнопки пульта, не глядя на экран. Ее взгляд был устремлен на картину, висевшую над небольшим круглым столиком, сделанным из какой-то ценной породы дерева. На ней был изображен, по-видимому, светский прием или бал прошлых веков.
Скорее всего, где-то во Франции, подумала Элизабет.
Мужчины в канотье и женщины в нарядных платьях танцевали и мило болтали, сидя на белых изящных скамеечках, пили вино из высоких фужеров. Действие происходило, наверное, в парке или на бульваре: свет кованых фонарей отбрасывал узоры на одежды кружившихся в танце пар.
Интересно, они действительно счастливы со своими избранниками, или все эти лучезарные взгляды, полные любви, и белозубые задорные улыбки – только театральные маски? – думала Элизабет, глядя на радостные лица затянутых в корсеты дам. Вот и Мануэла, наверное, одинаково улыбалась и Амарто, и очередному парижскому кавалеру… Она даже и не подозревает, что Амарто – это мужчина, о каком мечтают миллионы женщин во всем мире, что эти самые миллионы готовы отправиться на край света, чтобы встретить там ТАКОГО спутника жизни… А ей и ехать никуда не нужно было, ОН принадлежал ей. Причем в качестве законного мужа перед богом и людьми. Ну почему счастье всегда выпадает на долю тех, кто не ценит его? – мысленно вопрошала она симпатичную светловолосую женщину со слегка курносым носом, смотревшую на нее с картины.
Душа Элизабет во время этого мысленного монолога отзывалась на ее мысли глубокой горечью. Горечью от воспоминаний о своей прошлой, уничтоженной ее избранником любви, обидой на существующую на свете несправедливую закономерность – лучшие плоды падают под ноги тех, кому лень их поднимать. И они их попросту растаптывают.
Элизабет долго не могла заснуть, представляя себе, какой будет их завтрашняя прогулка, и пытаясь дать определение своему отношению к Амарто.
Боюсь, что мои постоянные мысли о нем можно уже отнести к разряду чувств, а не того, что называется отношением, думала она, устремив взгляд сквозь темноту комнаты на невидимых персонажей картины. Вот только каких именно чувств… Что же это: симпатия, сочувствие, дружеское расположение или…
Теплый свет утреннего солнца медленной и тихой волной разливался по живописным окрестностям старинного поместья. Амарто уже успел рассказать своей спутнице о том, что его история началась еще во времена мавров, а название произошло от маленькой часовни, построенной в шестнадцатом веке и посвященной Богоматери Монсеррата, и теперь они молча шли в глубь сада, по зарослям папоротника.
– Прости, я вчера рассказал тебе то, что, в общем-то, не должен был… – вдруг нарушил молчание Амарто.
Элизабет пожала плечами.
– За искренность прощения не просят, обычно только за ложь.
– Правда часто приносит боль, – глядя куда-то вдаль, проговорил Амарто.
– С ложью легче? – живо поинтересовалась Элизабет.
– Промолчать – не значит солгать…
– Да, молчание, говорят, золото, – задумчиво протянула Элизабет. – И если бы оно действительно превращалось в этот драгоценный металл, как просто было бы стать баснословно богатой… Но никак не могу задушить в себе желание высказать хаму, что он хам, ничтожеству, что он ничтожество… И золотых слитков – как не бывало, – усмехнулась она.
