Инга Берристер - Ты у меня один...
Этого не может быть, мелькнуло у Шарон. Голова у нее шла кругом, она была поражена и отказывалась себе верить. Губы Роберта на ее губах, закрывают их, ласкают их, владеют ее губами…
Как безумная, она старалась увернуться. Паника переполняла ее, все тело дрожало от возбуждения и страстного стремления вырваться. Но Роберт опять предвосхитил ее бунт. Одной рукой он крепко обвивал ее тело, другой держал за подбородок, при этом пропустив между пальцев прядь ее волос. Шарон некуда было деться от этого всепоглощающего поцелуя, и она чувствовала себя совсем беззащитной.
Она ощущала силу его пальцев там, где они касались ее кожи. Ее пылающему телу их прикосновения казались ледяными. И сердце его билось ровно, а у нее — несносно колотилось.
Со стыдом Шарон сознавала, что дрожит с головы до пят, и, что было еще хуже, она понимала, что Роберт знает об этом. Она почувствовала, как его пальцы скользнули по ее шее, нежно поглаживая кожу… Нежно… Роберт.
Слезы застлали его глаза, жгли ей веки, но она не хотела сдаться и прикрыть их, с детским упрямством излучая враждебность в холодную, ясную синеву его непроницаемых глаз.
Столько лет она мечтала о том, как Фрэнк будет целовать ее, как он обнимет ее и его губы сольются с ее губами, а теперь Роберт превращает то, что должно было стать святыней целой ее жизни, в издевательскую пародию, в гадкую карикатуру на то чистое наслаждение, которое призван был принести ее первый страстный поцелуй. Разве для этого она отказывалась от сумбурных свиданий и застенчиво дерзких подростковых ласк? Ради этого она держалась в стороне от сексуальной раскованности, которую могла бы себе позволить в университете? Или для этого она проводила ночи — да порой и дни — в девственном томлении?.. Для того чтобы Роберт мог сейчас надругаться над ее душой, разрушить светлые, невинные грезы этим вампирским поцелуем, который он разыграл специально, чтобы похлеще обидеть ее?
Шарон замерла, когда ее разум с опозданием отметил то, что уже стыдливо признали предательские чувства — а именно, что если бы это не Роберт, ее ненавистный двоюродный брат, целовал ее сейчас, ей было бы почти…
Она была изумлена, когда осознала, почему губы ее смягчились, уступая и почти наслаждаясь. А когда этот негодяй наконец оторвался от них и она заметила внезапный, заставивший сердце замереть отблеск в его глазах, ее глаза, похоже, сверкнули ответным огнем.
И еще… Ей почудилась странная слабость в ногах, когда она отступала от него — и не только в ногах…
— Что ж, кто бы ни был твой первый возлюбленный, — вернул ее Роберт к пикантной теме, — если он действительно существует, — увы, он был не слишком хорошим учителем. Или…
— Или что? — Шарон уже достаточно пришла в себя, чтобы продолжить с ним перепалку. — Или я была не очень хорошей ученицей?
— Я бы не сказал…
Шарон косилась на него, раздираемая мучительным подозрением, ожидая, что последует очередная колкость, но он просто стоял, а она беспомощно переводила взгляд с его глаз на его губы и обратно. Словно за ниточки ее тянул, она ничего не могла с собой поделать.
— Да? — тихо произнес Роберт.
— Верни мне мою фотографию, — по инерции прошептала она, стараясь смотреть ему прямо в глаза. Шарон надеялась, что в отблесках костра не будет заметно, как она зарделась от волнения. Но вместо того чтобы выполнить ее просьбу, Роберт демонстративно разорвал снимок — ее драгоценную реликвию — на мелкие кусочки, а затем не без вальяжности приблизился к угасающему костру и высыпал их на горячие угли.
— Ты не имел права так… — возмутилась Шарон. У нее даже горло перехватило.
— А что еще ты собиралась с ним делать? — возразил Роберт. — Все кончено, дитя мое. Фрэнк теперь женат. Смирись. Брат никогда не любил тебя и никогда не полюбит, — сухо подытожил он.
— Как ты смеешь… — начала Шарон, но он вновь не дослушал ее.
— И тебе пора опомниться, подумать о настоящем и будущем, девочка. Довольно барахтаться в тазике подростковых фантазий.
К ее облегчению, он направился прочь. Шарон чувствовала, что вот-вот разревется навзрыд. То, как он изорвал и глумливо сжег фотографию Фрэнка, вызвало новый прилив горечи. А она уже достаточно унизилась сегодня, чтобы позволить Роберту любоваться ее слезами.
Он остановился, и Шарон снова напряглась. Обернувшись, Роберт как-то многозначительно, пристально посмотрел на нее.
— Не забудь. Я заеду за тобой в среду утром, ровно в шесть тридцать. Будь готова…
2
Шарон проснулась внезапно и в тревоге уставилась на светящийся циферблат будильника. Сердце ее заколотилось от ужаса при мысли, что она проспала.
Пять часов. Она облегченно вздохнула и, свешивая ноги с постели, выключила кнопку будильника — он был поставлен на пять тридцать. Шарон спала плохо, и не только в эту ночь, почти все ночи со дня свадьбы Фрэнка и Джейн, а если уж быть до конца честной — еще много ночей до этого.
Когда вчера она вернулась домой, мать и тетка разглядывали свадебные фотографии. Шарон заметила, что обеим сразу же стало неловко, и это больно задело ее. Увы, как и все близкие в последнее время, они относились к ней с подчеркнутой предупредительностью. Казалось бы, из лучших побуждений, но каждый раз следовал совершенно противоположный эффект. Аутсайдер только портит всем праздник.
Нормально, без сладкого притворства, обращалась с ней по-прежнему только другая подружка невесты — Линда — давняя и самая близкая приятельница Шарон, у которой она быстро переняла скептическое восприятие брачной жизни, умение видеть супружеские «радости» с изнанки.
— Любовь так часто недолговечна и обманчива, но, поверь, ненависть может длиться всю жизнь, — мрачно изрекла Линда во время одной из примерок подвенечного платья Джейн, — и мои родители тому подтверждение. Клянусь, что они потратили больше чувств и энергии на то, чтобы скандально выяснять отношения, чем на свой брак и любовь.
Шарон приметила, как тетя Фло потихоньку убрала в сторонку фотографии жениха и невесты, на которых те крупным планом целовались перед камерой. Когда она вышла из кухни, то услышала, что Флора говорит матери, как ей нравится Джейн, и как любит свою хорошенькую избранницу Фрэнк.
— Никогда не думала, что он так безумно влюбится, — донеслось до Шарон, задержавшейся на лестнице. Ей не хотелось подслушивать, но она не могла удержаться. Словно мазохистка, привязанная к своей боли, горько отметила она. — Нет, ты только подумай, — продолжала разглагольствовать тетка, — мне всегда казалось, что из двух сыновей Чарли Робби всегда был более страстным и сильно чувствующим. Фрэнки такой беззаботный. Ему бы все резвиться и резвиться. А? Я только хотела… Как Шарон? Она…
