С первого взгляда (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна
— Ну а че он докапывается? — Ленины щеки отчего-то алеют.
— Просто забей. Сабуров придурок.
Девочки продолжают переодеваться, а Лена охраняет дверь, на которую время от времени покушаются кулаки парней.
Торопливо просовываю ноги в кроссовки и принимаюсь их зашнуровывать. Но от волнения пальцы не слушаются, поэтому получается гораздо медленнее, чем обычно.
Разобравшись с обувью, я ныряю в рюкзак за футболкой, и только успеваю нащупать ее, когда дверь позади распахивается и с жутким грохотом ударяется в стену.
Обернуться не успеваю, потому что в следующую секунду в спину прилетает что-то влажное и липкое. Приземлившись меж лопаток неприятное нечто, скатывается вдоль позвоночника и с чавкающим звуком плюхается на пол.
Закрываю глаза и сжимаю руки в кулаки. Так, что ногти больно впиваются в кожу ладоней.
Что в меня только что бросили? Тряпку? Вонючий носок? Дохлую мышь из помойки?
Как же меня все достало!
Этот детдом.
Этот тошнотворный запах хлорки, витающий повсюду.
Эти тупые бесчувственные люди вокруг.
Поворачиваю голову и опускаю взгляд на пол. Передо мной лежит непонятная склизкая масса грязно-голубого цвета. Присматриваюсь и вдруг понимаю, что это видавший виды лизун. Желеобразная игрушка с прилипшей к ней пылью и мелким мусором.
Раздевалка сотрясается от многоголосного издевательского хохота, который перетекает в гудящий оглушающий звон, а я чувствую, как из меня вытекает последняя капля терпения.
Рывком наклоняюсь и хватаю несчастного лизуна с пола. Пулей вылетаю в коридор и принимаюсь озираться по сторонам в поисках того, кто кинул в меня этот мерзкий комок желе.
Взгляд цепляется за удаляющиеся спины каких-то парней и я, не задумываюсь, атакую их ответкой. Брошенный мной лизун очерчивает дугу в воздухе и впечатывается в плечо одного их них.
Парень притормаживает. Оборачивается.
И в этот момент мое дыхание резко обрывается. Словно от удара под дых.
Потому что, сама того не зная, я запустила лизун в Матвея Горелова.
Он фокусирует на мне взгляд и, слегка сощурившись, направляется в мою сторону.
Каждый его шаг отзывается в теле бешеным всплеском адреналина. К щекам приливает удушливый жар, а сердце истерично долбит по ребрам. Так сильно и неистово, будто хочет перемолоть их в мелкую костяную крошку.
Матвей приближается довольно быстро, но для меня это происходит как в замедленной съемке. Я чувствую волны исходящей от него энергии. Ощущаю запах табака и ментола, хранящийся на его коже. Вижу вкрапления зеленого на золотисто-карей радужке его глаз.
Подходит близко, почти вплотную. Жалкие сантиметры разделяющего нас пространства до предела напитываются его аурой. Становятся плотными и наэлектризованными, как перед грозой.
Смотрит в глаза. С вызовом. Но при этом ничего не говорит. Будто знает, что тишина — худшая из пыток.
Секунды плавятся в вечность, а затем его взгляд, пронзительный и опасный, скатывается вниз. Задевает губы, царапает шею, щипает ключицы…
И я вдруг осознаю, что выбежала из раздевалки в одних лишь трениках и спортивном хлопчатобумажном лифчике.
На мне нет футболки. И Матвей Горелов, несомненно, заметил это.
Мозг отдает сигнал прикрыться и убежать, но тело почему-то не реагирует на команды. Меня словно парализовало. Пошевелиться не могу. Слух затянут белым шумом, а перед глазами — лишь его лицо. Красивое и на удивление спокойное. С правильными чертами и небольшой родинкой на правой щеке. Все остальное — туман. Сплошной размытый фон без внятных очертаний.
Матвей наклоняется к моему уху, и впервые в жизни я слышу его голос. Тихий, вкрадчивый, с хрипотцой, высекающей огненные искры на моих нервах:
— Аккуратнее, малышка. Не нарывайся.
Его пальцы цепляют лямку моего лифчика и слегка натягивают ее. А потом он резко ослабляет хватку, и тонкая эластичная полоска с тихим хлопком врезается мне в кожу.
Ухмыльнувшись, Матвей отходит от меня и снова примыкает к группе веселящихся парней. Они хлопают его по плечам и отпускают какие-то шутки.
А я, намертво остолбенев, стою и, дрожа всем телом, смотрю ему вслед.
Глава 5. Матвей
— Вот это линия жизни, — задумчиво произносит Настя, водя пальцем по моей раскрытой ладони. — Она у тебя четкая и непрерывающаяся. Значит, будешь жить долго.
— А это что за линия? — вмешивается сидящий рядом Пастухов, подсовывая Насте под нос свою руку. — Она какая-то невнятная…
— Это линия ума, Леш, — фыркает Крылова, слегка отодвигаясь. — Поэтому нет ничего удивительного в том, что она у тебя невнятная.
Ребята ржут. Я тоже лениво скалюсь. Хиромантия — полная хрень, но по приколу послушать можно. Тем более, что Настька пока говорит про меня только хорошее. Мол, здоровье у меня отменное, и карьера в будущем в гору попрет.
— А вот это линия сердца, — продолжает она, вкрадчиво понижая голос. — Она у тебя выходит за холм Юпитера. Вот здесь, видишь? Под указательным пальцем.
— Угу, — киваю я, бездумно рассматривая свои намозоленные турниками ладони. — И что это означает?
— Что тебе суждено пережить большую чистую любовь, которая станет одной на всю жизнь, — с загадочным видом заявляет Настя, глядя мне прямо в глаза.
Блин. Неловкий момент. Походу, я знаю, о чем она сейчас думает. Что эта великая любовь непременно случится у нас с ней. Вот прям раз и навсегда.
Только меня, если честно, подобный расклад вообще не прельщает. Мне всего семнадцать, е-мое! Какой нафиг «одна на всю жизнь»?! Не то чтобы я мечтаю перетрахать сотни женщин, но все же хотелось бы чуть большего разнообразия, чем просто одна…
— М-м-м, — кисло мычу я, потому что Настя явно ждет от меня какого-то ответа. — Забавно. Че там еще видно?
— Да много чего, — она вздыхает, выпуская мою руку из своих пальцев. — Но тебе, похоже, неинтересно.
— С чего ты взяла?
— С того, что ты весь день витаешь в своих мыслях, — в ее голосе звучит едва различимый укор. — И слушаешь меня вполуха.
Это правда. Сегодня я сам не свой.
А все из-за заразы новенькой, которая зачем-то выскочила из женской раздевалки в одном нижнем белье.
Перед мысленным взором до сих пор стоят острые выпирающие ключицы, бледная кожа и упругая девичья грудь, которую я успел рассмотреть под тканью бюстгалтера.
А еще у нее на шее родимое пятнышко. Маленькое такое, в форме сердечка… Будто нарисованное детской рукой.
Красиво, черт возьми. Залипательно.
И сама она тоже очень красивая. Как ангел, изгнанный из рая. В глазах столько печали стоит… Прямо целые океаны тоски, которые, кажется, вот-вот изольются наружу.
Смотришь на эту мелкую и понимаешь: боль идет к ней бонусом.
— Ладно, — отрываю задницу от дивана. — Пойду лягу.
— Че так рано-то? — удивляется Пастухов. — Время детское.
— Устал, — бросаю коротко. — Отоспаться хочу.
Направляюсь на выход из общего зала, но спиной чувствую, что Настя тоже поднялась на ноги и двинулась за мной следом. Тихий шорох ее шагов раздается где-то совсем рядом.
— Мот, постой, — подает голос, когда мы оказываемся в коридоре. — Что с тобой происходит?
Замедляюсь. Шумно выпускаю воздух через нос и оборачиваюсь к девушке:
— Ты о чем, Насть? Все окей.
— Я же чувствую, что-то не так, — грустно произносит она, приближаясь. — Может, я тебе больше не нравлюсь?
— Нравишься, конечно, — отвечаю на автомате. — Ты супер.
— Тогда почему ты меня избегаешь? Не хочешь быть наедине?
— Да я же говорю, заколебался маленько, — чешу затылок. — И башка который день трещит…
Настя поджимает губы. Мой ответ ее не удовлетворил, но другого у меня нет. На самом деле, она нравилась мне гораздо больше, когда не клепала мозги, но это я, само собой, не озвучиваю. Потому что спать хочется гораздо больше, чем скандалить.
— Спокойной ночи, Мот, — Настя делает шаг вперед и прижимается ко мне губами.
