Дорис Смит - Песня, зовущая домой
— Ни за что, — твердо ответила я. Он любил дом, и ему нравилось жить в Крилли; почему он должен от них отказываться? — У него есть все, что требуется для уютного дома, и я бы его быстро таким и сделала.
— Тогда хотелось бы мне, чтобы вы были на моем месте. — Он сказал это совсем по-детски. — Или я на вашем, или мы оба вместе. — Наступило молчание. — Вы слышали, что я сказал? — спросил он, задирая голову и глядя на меня.
— Да. Вы как будто мои мысли прочли.
Его челюсть забавно отвисла, глаза расширились, он сел прямо.
— Я… прочел?
— Я собиралась вас выручить, — объяснила я. — Я об этом думала и знаю, что вы имеете в виду. Должна сознаться, что сначала это меня шокировало.
— Шокировало? — без всякого выражения повторил он.
— О, пожалуйста, не обижайтесь. Просто я строила довольно радужные планы. — Я в общих чертах рассказала ему о них, включая и колледж за морем.
— И при чем же тут я? — вежливо спросил он. Я заметила, что оживление почти пропало с его лица.
Я поторопилась снова его ободрить.
— Как раз к этому я и подвожу. Немного личный вопрос, но надеюсь, вы не возражаете. — Он покачал головой, как будто загипнотизированный. — Я знаю, что вы уже восемь или девять лет как добились успеха, и может быть…
— С меня достаточно? — с готовностью подхватил он. — Сознаюсь, эта мысль не нова.
— Дайте же мне закончить! — раздраженно сказала я. — Я хотела сказать, что вы уже на вершине. Вы можете немного расслабиться — если не сейчас, то хотя бы через три-четыре года. Так вот это я и собираюсь предложить, если это вас устроит. Три года. Я буду вести хозяйство и заниматься Йеном и Руфью — и вами, когда вы будете здесь. Ваши родители смогут с чистой совестью в январе вернуться в Ланарк. Через три года вы не узнаете этот дом, а близнецам будет около одиннадцати, и они почти весь день будут в школе. А мне еще не будет тридцати, и если, как я собираюсь, я буду держать себя в курсе, то наверняка не успею закиснуть. Очень многие на год-два оставляют преподавание, когда выходят замуж…
— Я все ждал, когда же мы доберемся до этого, — слабым голосом сказал Колин.
— Ну вот и добрались, так что вы об этом думаете? — нетерпеливо спросила я.
— Не слишком много, — разочаровывающе сказал он. — Как я себе это представляю, так через три года, когда мне вот-вот стукнет сорок, меня просто бросят.
— Но не раньше, чем я найду вам другую экономку, — пообещала я. — И тогда это не будет сложно, потому что все будет в полном порядке.
Это подействовало, как удар тока. Колин с грохотом сбросил ноги с табурета и завопил, но не только от боли:
— Экономка! Так вот оно что — вы предлагаете обосноваться здесь в качестве экономки?
— Конечно. А как же еще?
Против ожидания, он ничего не ответил, но плечи его задрожали.
— И вы сказали, что в начале января мои родители могли бы с чистой совестью вернуться в Ланарк? Дебби, милая моя, — вы же их видели!
— Оставьте меня на полчаса с вашей мамой, и я гарантирую, что рассею все ее сомнения, — сказала я. — Я уже говорила ей, какие предметы я преподаю. Наверняка я смогу убедить ее, что это великолепный проект. Моя мама сначала тоже не придет в восторг, но я ее уговорю.
— Нет, — сказал Колин.
Я замолчала.
— Нет? — Я ушам своим не верила.
— Нет, — повторил он. — И нечего так смотреть, Бога ради. Вы не могли серьезно предложить такое. Как вы думаете, что бы подумали люди о наших отношениях? И в какой обстановке мы воспитываем детей? О, знаю, знаю, — раздраженно прервал он меня, когда я открыла рот. — Ничего такого не было бы, уж вы-то позаботились бы об этом.
Меня бросило в жар. При самой дикой фантазии я не могла бы этого вообразить. Чтобы Колин попытался воспользоваться моим положением. Не то чтобы у него не было женщин — например, Хани, — но только не в Крилли. Крилли — это дом и дети, святое место. И во всяком случае, он всего-навсего подшучивал надо мной. Со мной ничего такого быть не могло.
И тут вдруг все переменилось. Колин придвинулся на диванчике и нежно взял мои руки в свои.
— Дебора, вы должны простить меня. Никто лучше меня не знает, что значит для вас ваше преподавание и как здорово у вас это получается. Так что я не могу передать, насколько славным и щедрым кажется мне ваше предложение. Хотел бы я, чтобы мы могли стать вашими подопечными свинками. Думаю, я хочу этого больше всего на свете. Но если вы не согласитесь на мое предложение, об этом не может быть и речи.
— Ваше… предложение? — еле выговорила я.
— То, которое вы так и не выслушали, — мягко сказал он. — Потому что считали его тем же самым, что собирались сделать вы. Но оно другое, — беспомощно добавил он. — Так и знал, что не сумею толком объяснить.
Я терпеливо ждала.
— Простите, но вам пришлось бы выйти за меня замуж, — почти извиняющимся тоном сказал он. — Я и думать не стал бы ни о чем другом. Не то чтобы я когда-нибудь… навязывался вам. Я понимаю ваши чувства. — Так как я продолжала молчать, он заговорил быстрее. — Адам никогда не женится на вас, Дебора. И ни на ком другом. У меня достаточно оснований так думать, так что это не должно влиять на ваше решение. Преподаванием, как вы сами сказали, можно будет вновь заняться, когда все образуется. Я не миллионер, — как бы мимоходом добавил он, — но мне везло. У нас будет все, что нужно, — я приложу все силы, чтобы вы были счастливы. Что вы скажете на это?
— Ничего, — выдохнула я. — Я хочу сказать, мне надо это обдумать.
— Что значит обдумать?
Если Дебора означает «красноречие», то оно меня покинуло.
— Это… слишком серьезно.
— …И не может приниматься легкомысленно, необдуманно или без обсуждения, — неожиданно процитировал Колин, и в его голосе не было ни намека на то, другое или третье. — Что касается меня, могу заверить, что и не будет. — Его голос прервался.
— И меня тоже, — добавила я, подавленная его благородством.
И все же, старалась я себя уговорить, это деловое предложение. Он меня обеспечит, а я оправдаю его затраты. Ни я его не подведу, ни он меня. Хоть это и не было у него на лице написано, у меня были основания так думать судя по его первому браку, его привязанности к близнецам, его обещанию Энн, ПО дому, который он приобрел для нее.
И если у меня не было ничего подобного, у меня все же была — да, Деб, признайся сама себе, моя любовь к нему. Утро, когда он упал в бассейн, вечер, когда мы вместе шли на репетицию хора, день в Плимуте — все вело к тому. Можно было считать и дальше, но я не стала. Почему отступничество Адама не слишком затронуло меня? Почему я практически почти забыла его по возвращении в Лондон? Потому что при всей своей строгости и неприступности я отдала сердце тому, о ком и подумать не могла бы раньше, и мне казалось, что самое лучшее, что можно для него сделать, — не дать ему об этом узнать.
