Тесс Стимсон - Цепь измен
— А если нет…
Я беру холодные ладошки Анны.
— Ей всего-навсего пять недель и один день, милая, — мягко говорю я. — Если бы вы носили ее, у вас было бы лишь двадцать восемь недель беременности. Вы же понимаете: гарантий нет. Но мы будем стараться ради нее изо всех сил и потому для паники нет причин. Уверена, ваша дочка справится.
Через пару часов просматриваю рентгеновские снимки. Я надеялась, что окажусь не права, однако предварительный диагноз подтвердился наличием повышенного содержания газа в стенках кишечника и воздуха в брюшной полости. Дело серьезное, и все же у меня нет оснований полагать, что Хоуп не поправится. Переведем ее на внутривенное питание, антибиотики и назогастральный дренаж. Ее состояние сразу должно начать улучшаться.
Но этого не происходит. Антибиотики замедляют болезнь, но девочке, без сомнения, становится все хуже. Я в больнице по сорок восемь часов, изредка, когда есть чуть-чуть времени, дремлю на диванчике в кабинете. На третий день живот Хоуп так раздувается, что мешает дыханию, и у нас не остается выбора, кроме как опять подключить систему искусственной вентиляции легких, чего я до сих пор старалась избегать.
— Вы можете сделать хоть что-нибудь? — слезно молит Анна. Дин хватает меня за руку.
— Вы же ее не кормите! Она умрет от голода, если это будет продолжаться!
— Она вовсе не голодает, Дин, — объясняю я, осторожно высвобождая руку. — Она получает все питательные вещества внутривенно. Чтобы зажить, ее живот должен находиться в покое. Понимаю, страшно видеть, что ее не кормят, в первую очередь потому, что она такая крошечная. Но я клянусь: это лишь для ее блага.
— А что, если она не поправится? — продолжает допытываться Дин. — Если ей не станет лучше?
— Если вскоре ей не станет лучше, возможно, единственным выходом будет операция, — тихо отвечаю я.
Я оказалась между молотом и наковальней. С одной стороны, я не хочу оставлять Хоуп на внутривенном питании дольше, чем жизненно необходимо, из-за опасности нозокомиальных инфекций или других осложнений. С другой стороны, не хочу оперировать столь маленького ребенка — пока, во всяком случае, это не станет единственным выходом. Очень велика опасность, что девочка не переживет потрясения, вызванного анестезией и хирургическим вмешательством.
Однако если ничего не предпринимать, ее кишечник перфорирует. Тогда фекальные массы попадут в брюшную полость, инфекция стремительно поразит жизненно важные органы, и Хоуп точно умрет.
— Сколько мы будем ждать? — спрашивает Дин.
— Прошу вас, Дин. Оставьте решение данного вопроса мне, — говорю я с большей твердостью, чем в самом деле чувствую.
Возвращаюсь к дежурству у кувеза; меня переполняют дурные предчувствия. Почему-то прежде даже в самых тяжелых ситуациях, когда стоял вопрос о жизни и смерти, я каким-то образом инстинктивно знала, что делать. Когда вмешаться и когда остановиться. Когда применить лекарства — и когда позволить природе справиться самой. Когда пытаться реанимировать — и когда отступить, что тяжелее всего. Конечно, я не могла всегда действовать безошибочно, однако умела в один миг взвесить все «за» и «против» и понимала, какой путь единственно верный.
И вдруг я начала спотыкаться. Я понимаю, что слишком много думаю над этим случаем. Я слишком сблизилась со своим пациентом. Остается только молиться, что в критический момент инстинкт возьмет верх и подскажет решение.
Еще одна бессонная ночь в больнице, каждые тридцать минут — осмотр Хоуп. К шести утра на следующие сутки ее состояние, наконец, стабилизировалось, однако по-прежнему отсутствуют признаки улучшения.
Смотрю, как ее грудка вздымается и опускается с помощью аппарата искусственного дыхания. Во всяком случае, ей не становится хуже. Быть может, ситуация понемногу выправляется. В конце концов, девочка родилась глубоко недоношенной. Нет смысла подвергать ее дополнительным травмам хирургии, если антибиотики справятся с болезнью.
А если ее кишечник, ослабленный бушевавшей несколько дней инфекцией, вдруг начнет пропускать — или уже пропускает…
Меня накрывает холодная волна паники.
Боже милостивый, только не сейчас!
Изо всех сил стараюсь удержать чудовище в узде. Я знаю его симптомы: выброс адреналина, болезненное покалывание в руках и ногах, теснота в груди, учащенное дыхание. Я просыпаюсь из-за него каждую ночь, иногда по два-три раза, в холодном поту и с бешено стучащим сердцем. Дошло уже до того, что я боюсь ложиться спать и всю ночь сижу в кресле в гостиной, уставившись в тупой телевизор, пока, наконец, утомление не одолевает меня и я не погружаюсь в беспокойный сон.
Я начала избегать всего, что может спровоцировать приступ. Больше не переношу метро и не ставлю машину на подземную стоянку. Боюсь мостов, толпы, темноты, не хожу в кино. Начинаю понимать, почему некоторые люди годами не решаются выйти из дому.
Меня всегда спасала работа. До сих пор.
Страх туманом наполняет грудь, пока я смотрю, как Хоуп с трудом вдыхает и выдыхает. Я не знаю, как лучше поступить. Впервые в жизни моя знаменитая уверенность меня покинула.
Ночная медсестра снимает показания.
— Каково ваше мнение? — интересуется она. Не знаю.
— Малышка настоящий боец. Думаете, она переборола самое худшее?
Я не знаю.
— Поживем — увидим, — уклончиво говорю я.
Может, Хоуп станет лучше — тогда мне не придется ничего предпринимать. Или, наоборот (не дай Бог), хуже, и тогда у меня не будет иного выхода, кроме как отправить ее на операцию.
А может, завтра утром я буду знать, что делать.
Остаток дня мы только наблюдаем и ждем. И вот без пятнадцати двенадцать ночи, через три с половиной дня после начала моего неофициального дежурства, у Хоуп начинает подниматься температура. Ползет и ползет вверх.
Мне даже не нужно ждать хирурга, который введет девочке иглу в брюшную полость, чтобы определить, есть ли отверстие в кишечнике. Я сразу понимаю: есть. Нужно срочно удалить нездоровый участок, пока он не заразил всю брюшную полость и не вызвал сепсис. В зависимости от локализации и размера удаленного сегмента Хоуп может потребоваться колостомия или многократные хирургические процедуры; в будущем это может грозить ей закупоркой или нарушением всасывания. Но если поражен весь кишечник — мы будем не в силах что-либо сделать. Что означает…
Я безнадежно пристрастна к пациенту. Это непрофессионально и контрпродуктивно. И совершенно на меня не похоже.
Но когда Хоуп везут в операционную, мне кажется, что мое вырванное сердце летит с ней.
На следующее утро, когда я сижу над историей болезни Хоуп, звонит Уильям.
