Джоконда Белли - Воскрешение королевы
Тронутая поступком солдата, я разрыдалась. От слез мне стало легче, словно все мои горести уходили вместе с ними. Но потом наступил следующий день, а за ним снова пришла ночь. Невыносимая тоска разъедала мою душу. Совершенно обессилев, я привалилась к стене будки, словно мешок с тряпьем. Я думала, что скоро умру — и это к лучшему, — но пошел дождь, и мне пришлось воспользоваться приглашением стражника укрыться у него в будке. Солдата звали Себастьян, он был родом из Андалусии. На третий день послышался топот копыт: приближался большой отряд. Я сразу поняла, что это моя мать.
Позже Изабелла утверждала, что в тот день я наговорила ей чудовищных вещей, хотя на самом деле я не сказала ничего, что не могла бы сказать своей матери любая обиженная дочь. Я не оскорбляла ее, только обвиняла в равнодушии, в готовности принести меня в жертву государственным интересам, в неспособности любить никого и ничто, кроме власти.
Я назвала королеву сухой и бесчувственной, словно голая степь, сказала, что дети были для нее не более чем разменной монетой в борьбе за новые владения. Я прокляла Провидение, сделавшее ее моей матерью. Я заявила, что моя настоящая мать — кормилица Мария де Сантиэстебан. Я пожелала Изабелле долгой и мучительной смерти, чтобы она успела во всем раскаяться и сполна познать одиночество, на которое обрекла меня.
Я говорила и говорила, спеша высказать все, о чем долго молчала, и наслаждалась ее смятением. Я давно перестала быть робкой девочкой, которая спала в материнских объятиях грозовой ночью перед отплытием в Ларедо. Это она сделала меня такой.
И все же последнее слово осталось за королевой: она согласилась отпустить меня на все четыре стороны, если Фердинанд останется в Испании, где его воспитают как испанца. Таково ее единственное условие. Приняв его, я смогу уехать, как только кончится зима.
ГЛАВА 14
— Вы же знаете, я интроверт.
— Наша общительность не более чем стереотип. Мы и вправду любим поболтать, но в характере каждого испанца, особенно кастильца, заложена склонность к аскетизму и мистике. Небезопасная, как мне кажется. Ты, хоть и родилась в тропиках, очень похожа на испанку. В твоем возрасте стоит побольше общаться со сверстниками, — произнесла монахиня по-матерински ласково. — Ты почти не разговариваешь с подругами. А ведь Пилука и Марина к тебе очень привязались. Раньше я часто видела вас вместе.
— Мне тяжело слушать, как они обсуждают свои семьи и планы на лето, — заявила я, пуская в ход свою черную легенду.
— Но у тебя тоже есть семья, Лусия… Напиши бабушке и дедушке, пусть они заберут тебя на Рождество. Хочешь снова поехать в Малагу или лучше в Лондон? Когда у твоей кузины свадьба?
Я, признаться, совсем позабыла о Рождестве. Нужно было придумать надежный предлог, чтобы остаться в Мадриде. Я уже написала бабушке, что не поеду на свадьбу, сославшись на невыносимую учебную нагрузку.
— Нет. На свадьбу я не поеду. Это слишком далеко. Откровенно говоря, мне просто не хочется. Наверное, лучше мне остаться на Рождество в Мадриде, — попыталась я забросить удочку.
— Но, детка, ведь на Рождество в интернате никого не останется. Тебе будет одиноко.
— Возможно, я проведу праздники с Мануэлем и его тетей. Вряд ли они будут против. У них не так много друзей. — Я улыбнулась, продолжая играть свою роль.
— Эта тетя такая элегантная дама. Немного эксцентричная, пожалуй… А тебе не кажется, что ее ученый племянник в тебя немного влюблен?
— Матушка Луиса! — воскликнула я. — Мануэль меня намного старше.
— Возраст еще никогда не мешал мужчинам влюбляться в женщин. Скорее наоборот. Такое случается очень часто.
— Мануэль воспринимает меня как одну из своих студенток. Кажется, ему льстит, когда я слушаю его истории, но чтобы влюбиться… Право же, матушка, этого не может быть.
— Ох, смотри, как бы он не застал тебя врасплох.
Я спрашивала себя, не даровал ли Господь Своей верной рабе дар чтения мыслей. К страху перед разоблачением и стыду оттого, что мне приходится лгать, примешивалось удивление: как монашка могла догадаться о том, что мы с Мануэлем так тщательно скрывали.
— Значит, вы считаете, что мне не стоит проводить с ними Рождество?
— Стоит как следует подумать, прежде чем довериться людям, которых ты совсем не знаешь.
— Но в Малаге я вообще никого не знаю.
— Ну да. Ты права. И учти, я ничего тебе не запрещаю.
В окно заглядывал тонкий солнечный луч. Я попыталась подняться.
— Постой, Лусия. Мне не просто начинать с тобой этот разговор, но в твоем возрасте уже пора знать некоторые вещи, о которых девочке обычно сообщает мать. — Монахиня наклонилась ко мне и накрыла ладонью мою руку, лежащую на поверхности стола. Ее щеки заливала краска. Я удивленно подняла брови. — Речь идет о сексуальном воспитании, — пояснила матушка. — Мы в интернате привыкли считать его прерогативой родителей, но в твоем случае…
Я уставилась на монахиню, отчаянно стараясь сдержать смешок: об этих вещах я и сама могла бы прочесть целую лекцию.
— Женское тело начинает созревать со времени первых месячных; на уроках анатомии тебе, безусловно, рассказывали о том, как функционируют половые органы, но эти знания весьма приблизительные и схематические, а я считаю, что современные девушки должны по крайней мере отдавать себе отчет в том, какие опасности их подстерегают.
— Что это за опасности, матушка Луиса?
— Ну, нежелательная беременность, заболевания, которые передаются половым путем… Плоть слаба, и мы не всегда можем противостоять ее зову. Это как ураган, как землетрясение. Юношам не приходится платить за свои ошибки такую высокую цену, как девушкам. Мне приходилось видеть несчастных дурочек, по наивности загубивших свою жизнь. Руководство интерната не поощряет таких разговоров. Я сама так решила. Пусть это останется между нами, ладно?
Пронизывавший комнату солнечный луч погас. Сосна за окном тонула в золотой дымке. В коридоре хлопали двери, слышался топот ног. Приближалось время ужина. Я чувствовала себя дичью, застигнутой охотником на лесной опушке. Под пронзительным взглядом монахини я боялась пошевелиться. Избежать разговора не было никакой возможности. Просто встать и уйти я не посмела бы. Впрочем, лекция монахини могла оказаться довольно полезной. Мамина книга устарела лет на десять, а то и на двадцать. Мелкие черно-белые рисунки никак не могли удовлетворить мое любопытство. В вопросах безопасности я полностью доверяла Мануэлю. Он сам составил график моего менструального цикла, отметив на нем «безопасные» дни, поскольку считал презервативы вещью неудобной и неестественной. Я призналась, что никогда в жизни их не видела, и Мануэль показал мне один. Сначала я не поняла, что это за резиновое колечко, запаянное в фольгу и покрытое желатином. Разглядеть желатин, конечно, было невозможно, но, когда я разорвала упаковку, презерватив напоминал шоколадную медальку. Мануэль объяснил, что его надевают на пенис и натягивают большим и указательным пальцами. Я рассмеялась, вообразив пенис в резиновой обертке. Бедняга Мануэль, посочувствовала я. Это, наверное, очень больно. Совсем не больно, заверил он. Я думала, что презерватив нужно натягивать до упора, но Мануэль объяснил, что положено оставлять немного пространства для спермы. Манипуляции с резиновым колпачком показались мне совершенно нелепыми. Неужели нельзя было придумать что-нибудь получше, по крайней мере с точки зрения эстетики? Неудивительно, что Мануэль легко уговорил меня отказаться от этого приспособления и довериться календарному методу, которым, по его словам, пользовались с незапамятных времен. Расчертив тетрадную страницу, Мануэль отметил дни, в которые мы могли ничего не опасаться, и те, когда ему следовало быть осторожнее.
