Джейн Арбор - Очарование страсти
— Мистер Бельмонт, можно мне поговорить с вами по поручению мисс Адлер? — Только бы у него нашлось достаточно способности понимать — сейчас ей это было так нужно ради Евы, а не для самой себя!
— По поручению Евы? — Это удивленное повторение ее слов уже не давало никакой надежды на одобрение. Но Лин очертя голову бросилась в разговор:
— Да… хотя вам может показаться странным, что она обратилась ко мне с такой просьбой — поговорить с вами. С профессиональной точки зрения я, конечно, не имею права вмешиваться…
Уорнер повернулся, чтобы поудобнее опереться о стол, и сложил руки.
— Давайте с самого начала уточним, — сказал он тем тоном терпеливого снисхождения, который казался Лин очень холодным. — Значит, вы говорите, что Ева просила вас передать что-то такое, что она сама не в состоянии лично сказать мне?
— Боюсь, что это выглядело немного по-другому. Просто дело в том, что, когда я увидела ее очень расстроенной и очень близкой к истерии, она уговорила меня попросить вас вот о чем: чтобы вы прямо рассказали ей все об ее болезни. Она уверена, что вы знаете гораздо больше и скрываете от нее факты.
— Я не ее лечащий врач, — коротко сказал Уорнер.
— Конечно, я это понимаю. Но я уверена, что вы для нее именно тот человек, который может внушить ей уверенность, в которой она так нуждается. Она считает, что вы могли бы это сделать, если бы хотели, и она глубоко страдает от того, наверное, что вы, зная ее так хорошо, не доверяете ей и не говорите всю правду.
— А вы, значит, убеждены, что правда всегда абсолютно необходима для хорошего самочувствия больного? — отрывисто сказал Уорнер.
Лин покоробил сарказм его тона, но она открыто взглянула ему в глаза и ответила:
— Конечно, все больные разные. Некоторым совершенно противопоказана правда, некоторые даже не хотят ее слышать. Но ведь есть и такие, мистер Бельмонт, которые черпают мужество из того, что знают худшее, ожидающее их?
— И вы думаете, что Ева одна из них? — И так как Лин колебалась, он безжалостно переспросил: — Вы это думаете?
Она отрицательно покачала головой, сразу почувствовав, что он безошибочно нащупал слабое звено в ее доказательствах. Ева не хотела правды, если эта правда потребует от нее мужества.
Уорнер ровно продолжал:
— Не думаете! Тогда как прикажете рассматривать ваше обращение ко мне с просьбой, в правомерности которой вы сами не убеждены? Боюсь, что я даже не могу понять причину, по которой вы позволили Еве ставить вас в такое сложное положение. Но допустим, что мы соглашаемся в том, что Ева не тот больной, которому можно сказать правду и который найдет в себе мужество примириться с этой правдой — страшной правдой. Так что же тогда вы хотите, чтобы я сделал для нее?
Глаза Лин расширились.
— Вы хотите сказать, что ей придется примириться с худшим?
— Я этого не сказал. И вы не ответили на мой вопрос.
— Но ведь я не могу указывать вам, что вы должны сделать, — возразила Лин.
— Можете, если знаете.
— Ну, я думаю, что больше всего ей необходимо, чтобы ей помогли выработать глубокое внутреннее убеждение в том, что на свете много прекрасного, ради чего стоит жить, даже если она утратит свой голос. Я пыталась говорить ей об этом, но, поскольку это была только я, я знаю, что для нее это были пустые слова…
— Почему же это должно звучать по-другому, если я буду говорить об этом?
Она смотрела на него, мужественно скрывая боль от того, что собиралась сказать. «Потому что вы любите ее. И только вы можете заставить ее поверить в это.
Он подождал еще ее ответа и, увидев, что она молчит, сказал:
— Все это совершенно загадочно для меня. Например, я мог бы совсем по-другому, может быть неправильно, истолковать ваши мотивы. С профессиональной точки зрения вы не имеете абсолютно никакого права обсуждать со мной больного, который не является вашим. И я мог бы также здорово обидеться на вашу попытку диктовать, как мне лично обходиться с Евой, если бы хотел. Вот поэтому я все еще не могу понять, зачем вы так рискуете — ради Евы?
— Я вам сказала. Потому что она была близка к отчаянию — и мне стало так жаль ее, — просто ответила Лин.
Он выпрямился и повернулся к ней, оказавшись рядом, но чуть сзади нее. К ее изумлению, его рука легла на ее плечо, чуть заметно сжав его. Он сказал:
— Наверное, мне нужно предупредить вас, что вы никогда не должны позволять своему чувству жалости лишать вас способности к трезвой оценке.
Она ничего не говорила и не двигалась. Как она желала сейчас, чтобы время остановилось, и боялась спугнуть его, шевельнувшись. Когда она все-таки повернула к нему голову, то увидела, что они стоят так близко, что накрахмаленная складка ее вуали даже задела его по губам при этом движении. Ей хотелось, чтобы это мгновение не кончалось, чтобы еще немного продлилось очарование этого момента…
— Я понимаю, что сестра не может позволить себе быть сентиментальной, — спокойно сказала она.
— Я рад. Потому что мне кажется, что вы несете свою храбрость, как знамя, Лин Эсолл. И я не знаю, всегда ли вам в этом сопутствует житейская мудрость!
Она удивленно и непонимающе глядела на него. Он кивнул в сторону стола.
— Вы должны простить меня, — сказал он, — но пока вас здесь не было, я не мог не видеть этого конверта с адресом и даже нескольких строчек вашего письма. Разумеется, я понимаю, что не имею никакого права воспользоваться тем, что я узнал. Но память подсказывает мне, что Гарстон — это тот человек, который нарушил свое обручальное обещание. Вот поэтому я и сомневаюсь в вашей мудрости, узнав о возобновлении отношений с ним, если вы именно это намеревались сделать.
Чтобы выиграть время, Лин взяла свое письмо к Перри, сложила его и положила в конверт. Она не подумала, что это молчаливое действие показалось ему немым упреком за его вмешательство. Она колебалась, зная, что могла бы успокоить весь его страх за нее, дав ему прочитать все свое письмо, в котором она писала о Герде и о том, что с радостью услышала весть о его женитьбе. Но гордость и застенчивость удержали ее; она колебалась слишком долго и сразу поняла это, когда он снова заговорил.
— Вы должны уяснить, — сказал он холодно, — что это не мое дело. Но как все-таки неохотно женщины расстаются со своими эмоциональными переживаниями — даже когда они мертвы!
Ее больно задело презрение, звучавшее в его тоне, и ей захотелось оправдаться. Но он уже повернулся к двери, больше ничего не сказав. Прежде чем выйти, он бросил, не оборачиваясь:
— Коль скоро для вас это так важно, можете передать Еве, что я услышал сегодня от ее врача. Он вполне удовлетворен результатами своих наблюдений, которые он считал совершенно необходимым провести над ней, прежде чем позволить ей надеяться или, наоборот, опасаться. Теперь он вскоре назначит ей операцию, но она не серьезная, и, что касается ее певческого голоса, все будет хорошо.
