Подкидыш для хулигана (СИ) - Гауф Юлия

«Вышла замуж за богатого ублюдка, и такой же стала. Зачем вам ребенок? Матери отдайте. Я сама малыша родила, моего сына забрали бы, я бы и не такое устроила! – высказала мне в столовой одна аспирантка. — Еще и совести хватает королевой ходить. Таким в тюрьме место, тьфу!»

Ануш послала эту красавицу куда подальше, пока я сидела и считала круги перед глазами. Паническая атака во всей красе – в такие моменты взгляд мечется, воздуха не хватает, и хочется закрыть уши ладонями, и завизжать.

— Тань, в задницу этот универ. Не ходи, – мы с Лешей лежали в обнимку на кровати, и наблюдали, как неугомонная Марьяна танцует под клипы МУЗ-ТВ. — Можно договориться удаленно учиться. Или вообще академ взять. Зачем тебе все это терпеть?

— Скоро все закончится, – я уткнулась в его плечо.

Леша погладил меня по голове, как маленькую. Волосы перебирает ласково, поддержать пытается. Везет ему, позитив даже в такой ситуации прет, и чужое мнение не трогает. Плевать Леше, что о нем думают, что говорят за глаза. Ему почему-то в лицо редко высказывают, а мне вот каждый раз.

— Из-за отцовских наставлений, что ли, ходишь на учебу?

Герман Андреевич запретил прогуливать учебу.

— Если дойдет до суда, то прогулы меня не украсят, Леш.

— Синяки под глазами тебя тоже не украшают.

— Я страшная? – оторвалась от него, и приподняла бровь, намекая, что кое-кто ходит по острию ножа.

Леша намек понял.

— Ты офигительно прекрасна, Пчелка.

— Почему до сих пор Пчелка? – фыркнула я. — Ничего что я Горина?

Помню, как меня бесило это прозвище. Пчелка. И подарок, врученный Гориным мне на новогодней школьной дискотеке – желто-черная пижама… при всех ведь вручил, сам распаковал, и ржал громче всех. Эту пижаму я выбросить хотела, но почему-то сохранила, хоть и не надевала.

— Горина, да. Но ты всегда будешь Пчелкой. Если ты сама не против, – шепнул он мне на ухо, и легонько прикусил мочку.

— Так и быть. Буду Пчелкой, – звонко поцеловала его в нос с громким чмоком, и Леша расхохотался.

— Черт, щекотно, – сморщил он нос, и чихнул.

— А ты боишься щекотки?

— Только никому не говори, женушка. Но да. Боюсь.

— Вау, – я мысленно потерла руки, и усмехнулась – опасное знание. Пригодится в семейной жизни.

— Эй-эй, то, что ты задумала мне уже не нравится. Жена не должна использовать против мужа его слабости, – занудным голосом процитировал Леша кого-то мне неизвестного.

Подозреваю, что автора Домостроя.

— А я неправильная жена. И… тебе понравится, – подмигнула я.

— Тогда я не против, – понятливо улыбнулся Горин.

Я научилась различать его улыбки. И этот вариант – с пометкой восемнадцать плюс и знаком цензуры. Только для меня. Обещание того, что будет ночью, и я уже знаю, что мне понравится. Каждый раз мне нравится все больше, и больше.

Я определенно вошла во вкус взрослой жизни.

— Убил бы Антоху, – Леша прочел в моих глазах ответное обещание горячей ночи. — Столько времени у нас украл.

— Может и к лучшему, что так случилось, Леш. Мы же подростками были. Могли начать встречаться, и все испортить так, что сейчас тошнило бы при виде друг друга.

— А могли и не испортить, – парировал Горин.

Позитивный. Жаль, что я – нет.

— Теперь не узнаем.

Ленивую болтовню прервал звонок в дверь.

Я насторожилась – никого ведь не ждем. Алена пришла? Проверка из опеки? Повестка в суд?

— Лежи, я открою, – муж встал с кровати, и, нахмурившись, потянулся к тумбочке, на которой просигналил о сообщении смартфон. Вчитался, и хмыкнул: — Расслабься, Тань. Отец написал, что к нам должны приехать оператор, гример, а еще нам вручат «сценарий». Сегодня съемки нашего шоу.

— Наконец-то, – я со стоном уткнулась лицом в подушку.

Алена ведь продолжает страдать и поднимать бучу в соцсетях. А мы молчали.

Теперь наша очередь выйти в эфир.

Я улыбнулась, поднялась с кровати, и вышла из комнаты.

ГЛАВА 20

— Думаю, нужно, чтобы девочка на камеру сказала, что хочет жить только с вами. Нужно ей бант нацепить, розовое платье найдите, или белое. Можно… хмм, можно так: она вас обожает, родную мамашку боится…

— Нет, – покачала я головой.

Режиссер – подвижная девушка лет тридцати, удивленно уставилась на меня, и подтянула спадающие джинсы.

Почему-то мужские.

Одета более чем странно. Восхитительная темно-синяя шелковая блуза с романтичным бантом на шее, жуткие джинсы, которые больше мужикам-грузчикам подходят, а на ногах Мартенсы.

— Я здесь режиссер.

— И я согласна следовать вашим указаниям. Будем с Лешей цирковыми обезьянками, можем на камеру сплясать и Минуту славы устроить. Но Марьяна не будет в фокусе, – решительно заявила я. — Вы можете снять, как она играет, что угодно, но говорить она не станет. Тем более, говорить гадости про Алену.

— Здесь решает Герман Андреевич, – отмахнулась от меня режиссер. — Идите, повторите речь.

— Полегче, солнышко, – Леша кивнул ей, взял меня за руку, и утащил к Марьяне.

Нам пришлось в собственном доме прятаться. Запираться. Съемочная команда… хмм, саранча какая-то, а не творческая интеллигенция! Натоптали, устроили шумиху, дверь поцарапали, когда заносили осветительные приборы.

— Лица не трогайте, не портите грим, – крикнула режиссер.

— Почему ты не хочешь, чтобы Марьяша нам помогла? – шепнул Леша. — Ее бы не попросили проклинать Алену на камеру. Она бы просто сказала, что любит нас, и хочет жить с нами. А родную мать не знает.

— Контекст, Горин. Дело в контексте. Мы даем ответ Алене, вытаскиваем на свет ее грязное белье, обвиняем во вранье. Если Марьяна будет в этом участвовать, это будет… это мерзко, – покачала я головой.

Не хочу, чтобы малышка выросла, и увидела, как мы заставили ее судить родную мать. Да и… ну мало ли, вдруг Алена с годами по-настоящему пожалеет, что бросила дочь? Вдруг захочет наладить с ней отношения, и Марьяна простит. Будут общаться, и каково Марьяше будет?

Нет уж. Говорить будем мы. Марьяну в эту грязь втягивать нельзя. Она, повзрослев, не будет рада этому.

Я бы не была, если бы мой папа устроил такое.

— Может, ты и права.

— Я права, Леш. Конечно, это было бы эффектно: Марьяна у тебя на коленях, говорит, как нас любит, что хочет только с нами жить. Что приходила злая тетя, которая грозится ее забрать. Что Марьяна не хочет, чтобы ее забирали. Но думающие люди увидят в этом всем использование ребенка. Марьяша умная, но она мало что понимает пока, мы не должны так с ней поступать, – прошептала я, чтобы Марьяна не услышала. — Все это такая грязь. И этот наш ответ, – я потрясла бумажкой, которую успела прочитать. — Малышка подрастет, и увидит. Ее это… Боже, ее это раздавит!

Глубоко вздохнула, пытаясь сдержать слезы.

Взглянула на Марьяну. Сидит, натанцевалась уже. На низком столике прописи, которые я ей купила. Писать она умеет, но кривовато, ручку тяжело держать. Но почерк хочет красивый, тренируется.

— В смысле, Тань?

— В смысле, нельзя так. Я… прости, но я не хочу в этом участвовать, – всхлипнула и прикусила губу, чтобы не разреветься. — Я только сейчас осознала, только сейчас! Как? Как мы будем говорить все это на камеру? Мы и правда дадим всем знать, что Алене ни при рождении малышка не нужна была, ни сейчас? Что она просто ради денег это затеяла. Что не любит ребенка. Что мужу ее грозит следствие за растрату, и Алена деньгами Марьяны мужика будет спасать, чтобы не посадили.

— Тань, так это ведь правда. Отец обещал раскопать все, и он раскопал, – Горин бросил лист с распечатанным текстом на кровать, притянул меня к себе и посадил на колени. — Алене бабло нужно на взятку, чтобы мужа не посадили и разблокировали их активы. А Марьяна не нужна. Нужно рассказать об этом.

— Нужно ли? А ты представь себя на месте Марьяны! Представь, милый, – надавила я. — Ты подрос, научился как все подростки пропадать в сети, и нашел видео. И узнал, что ты нафиг родной матери не сдался, что она дважды предательница. Тебя бы это не ранило? А если Марьяне об этом будут и в детском саду, в школе рассказывать. Что будет?