Александръ Дунаенко - Узы Гименея
На этот раз с внутренним голосом что-то случилось. Длинный Аллочкин сарафан не застегнулся снизу сразу на несколько пуговок. Или — расстегнулся. Открытый сверху так, что Аллочке, видимо, было очень легко дышать. Лето. Жара, июль. Юрий Николаевич стал задыхаться. Оглушительно был снизу расстёгнут джинсовый сарафан… Внутренний голос бдительно сказал Юрию Николаевичу: «Ты член…» и… запнулся. И Юрий Николаевич с ужасом почувствовал, что молитва, заклинание, стали действовать, но… в урезанном варианте. Аллочка болтала всякую чепуху, сидя в кресле напротив, а у Юрия Николаевича в висках стучало: «Ты член… ты Член… ты Ч Л Е Н…» Дальше всё происходило, как в заурядной порнушке. Аллочка не очень сопротивлялась. Её солидный партнёр забавно путался в оставшихся трёх пуговицах. Потерял равновесие и романтически увлёк ослабевшую девушку на пол, на ковёр. (Кстати, его тоже приказал принести из своего кабинета Фёдор Лукич). Наконец, сарафан в сторону… Галстук… Проклятый галстук!.. Да, чёрт с ним!.. А хороша, стерва, эта Аллочка — ещё мелькнуло в голове у распоясавшегося собкора. И вот тут то… Да, нет, всё было нормально. И Юрий Николаевич выглядел молодцом, и Аллочка лицом не ударила. И до самого конца всё шло замечательно, чуть ли даже не поэтически. Молния, солнечный удар и пр. Но вот стихли фанфары, и Юрию Николаевичу бы просто с Аллочки и слезть, освободиться, да не тут то было… Освобождаться не получалось. А отсюда — какие уж тут приличные к моменту нежности. Дёрнулся Юрий Николаевич раз, другой — как в капкане. А девушка еще в счастливом беспамятстве. Губы ждут благодарного поцелуя.
Не остывши, не проникшись ещё ситуацией, Юрий Николаевич с надеждой подумал, что так — минутная заминка произошла. Рассосётся. Ан — нет. Капкан закрылся намертво, и оторваться от юного тела корреспонденту никак не удавалось. Аллочка очнулась, полезла с объятиями. Юрий Николаевич, насколько ему в его положении оказалось возможным, вежливо уклонился. В старинных романах он бы, вероятно, ей сказал: «Нам с Вами, мол, Аллочка, нужно объясниться…». В романе современном Юрий Николаевич не нашёлся сказать ничего, кроме: «Ну, всё, блядь, мне пиздец…».
Лежали ещё с полчаса или час. Вечность. Пытались обсудить ситуацию с разных сторон, найти выход. В дверь начали стучать. Уже давно звонил телефон. Нужно ли подробно рассказывать о том, что, в конце концов, дверь была взломана, в кабинет ввалилась толпа посторонних людей, и все стали свидетелями…
…Вызвали «скорую». Любовников уложили на носилки, прикрыли простыней. В больнице им, конечно, помогли. Карьера Юрия Николаевича в Актюбинске была закончена.
В автомобиль «Волга» посадили другого собкора, ему же достались и шикарная квартира и аквариум с кабинетом.
После такого жуткого скандала жена бросила Юрия Николаевича. Хорошо ещё, что у них не было детей. Но партия не жена, и она не отказалась от своего члена, который оступился, правда, поскользнулся, но не продал ни Родину, ни Советскую власть. Остался, так сказать, верен коммунистическим идеалам.
Юрий Николаевич женился на Аллочке и уехал с ней собкором «Правды» на Индигирку. Там снова у него появились все удобства, и пострадал блудодей чисто географически. Да и вместо «Волги» — оленья упряжка. Вместо кондиционера — дополнительная импортная печка со склада местного обкома.
А Аллочка приезжала как-то в Актюбинск. Стильно одета. При деньгах. Встретилась со своей закадычной подругой Нинкой Васильевой. Даже сводила её отобедать в элитное кафе «Шалкыма», где, видимо, и посейчас, владельцем, вечно бедный миллионер, Юрик Шипикин. Там, за чашечкой чёрной икры и поделилась Аллочка с Нинкой секретами своего женского счастья.
Раньше, в Актюбинске, она гуляла с Мариком Зельднером. Марик уезжал в Израиль, но записать в паспорте, что он с Аллочкой вместе спит, и, главное — собирается спать и дальше — не хотел категорически. Случайно на тернистом девическом Аллочкином пути попался Юрий Николаевич. Подвёз как-то, на свою голову, к дому на чёрной «Волге». Вёл себя сдержанно, но от намётанного глаза Аллочки не ускользнуло, что её смуглые ножки (не очень, впрочем, тщательно скрытые разлетающейся короткой юбчонкой) заметно нарушили внутреннее равновесие, спокойствие солидного товарища в галстуке и при костюме. Срывался всё его взгляд к ней туда, на заднее сиденье, под юбку, пока оборачивался товарищ, да разговаривал с Аллочкой о всяких серьёзных, никому не нужных, вещах.
А Марик, в своём КБ, на заводе «Актюбрентген», изобрёл удивительный клей. Абсолютно безвредный для человеческого организма, схватывается намертво с живой тканью при соединении со спермой. Действие проходит, если принять специальную таблетку. Марик назвал свой клей «Узы Гименея». Но в Союзе ему на такой срам никто патента не выдал. Сказали, что негде его применять в народном хозяйстве.
Марик уехал в Израиль, патент получил там. Купил виллу, женился на девушке по имени Рахиль. Перед отъездом в Израиль, тюбик своего клея, вместе с таблетками, он подарил Аллочке.
* * *Я знаю, что пару недель спустя, после встречи с Аллочкой, Нинка Васильева вышла замуж. Говорит — по любви. Кто бы её уже такую полюбил: старую, рыжую, со скверным характером. Наверняка тут не обошлось без помощи давней её подруги Аллы, которая замуж вышла уже в пятый раз. И опять удачно.
Принцесса, дочь короля
Посвящается Джулии
История эта кошмарная, и, не приведи Господи, кому из вас такое пережить. У меня и сейчас в руке дрожит перо…
А вышло всё оттого, что вздумал я, старый пень и дурак, в 35 лет жениться. Говорят, что рожать в этом возрасте уже будто бы трудновато, а вот жениться — в самый раз. Созрел, мол, нагулялся. Остепенился. Не знаю. Если в жизни всего наделался, то, скорее, помирать пора, а не жениться.
Красавица моя временно проживала в Москве и училась на журналистку. А я готовился получить диплом культурного человека в специальном институте, где пять лет учат играть на балалайке, а первые три года — читать и писать. Институт, само собой, тоже находился в Москве, общежитие наше поставили на ремонт, а меня, за хорошую учёбу, поселили в ДАСе — общежитии Московского университета. Первую неделю я ходил овцой по ихнему общежитию и пялил глаза на росписи, выполненные пещерным человеком, на курящих девочек и чёрных негров, которые рассаживались вокруг кадки с пальмой и чем-то напоминали Африку.
Я чуть было не окунулся во всю интересную атмосферу дискуссий и жарких прений, каковые разводили здесь люди исключительного мозгового размаха. Но тут эта женщина злополучная попалась. Вроде, как шлагбаумом, она отсекла мне путь к живому общению с талантливой молодёжью ДАСа.
