Полина Федорова - Провидица поневоле
— А граф не пробовал ее снова вылечить? — спросил отставной поручик.
— Как не пробовал, конечно, пробовал, — невесело отозвался доктор Гуфеланд. — Он снова возил ее к самым лучшим докторам Европы, в том числе и знаменитым магнетическим операторам. Но ни доктор Деслон, ни профессор Мульезо из Венеции не смогли ничего сделать. Маркиз де Пюйзегюр был слишком сильным магнетизером. Вывести из состояния шестой степени магнетического исступления, в которое он ввел несчастную графиню, мог только один человек: сам Фридрих Месмер. Но он давно уже был мертв…
— Да-а, — протянул Нафанаил после недолгого молчания. — Интересные вещи вы мне рассказали. Только вот одного не пойму: при чем тут я?
— Месяц назад, когда попытки профессора Мульезо вывести графиню из состояния магнетического сна-яви, или, как это называется, исступления, потерпели фиаско, графиня сказала, что спасти ее от умопомешательства и смерти может только один человек. И назвала его имя… — Доктор замолчал и пристально посмотрел на отставного поручика. — Нафанаил Филиппович Кекин.
— И вы ей поверили! — воскликнул Нафанаил. — Человеку, находящемуся в состоянии душевного исступления?!
— Именно потому, что она находилась в этом состоянии, мы и поверили, — промолвил доктор. — И к тому у нас были весьма веские основания.
— Чушь, — заявил Гуфеланду Нафанаил Филиппович.
— До определенного момента я тоже так думал, — невесело усмехнулся доктор. — Пока графиня как-то утром, находясь, как обычно в эти часы, в состоянии магнетического сна-яви, вдруг не пригласила меня к себе и не выразила соболезнования по поводу кончины моей старшей сестры.
«Она жива, — возразил я ей. — Месяц назад я получил от нее письмо».
«Мне прискорбно говорить вам это, — заявила она, — но не далее, как сегодня, в десятом часу утра ваша сестра, подавившись вишневой косточкой, задохнулась и умерла. Примите, господин доктор, мои искренние соболезнования».
Я, конечно, не придал ее словам значения, но через две недели получил из дому письмо, в котором сообщалось, что моя старшая сестра умерла, подавившись вишневой косточкой. И день, и час ее смерти полностью совпали с предсказанными…
— Это случайность, — не очень твердо произнес Кекин, хотя было похоже, что рассказ доктора все же произвел на него впечатление.
— Возможно, — не стал спорить Фердинанд Яковлевич. — Но как вы объясните то, что вот в этом вашем дорожном саквояже, — тронул доктор один из кожаных ремней, — лежит любимый вами паштет из гусиной печенки, кусок ситного хлеба и початая бутылка шато-лафита, которое вы более всего предпочитаете в отсутствие бургундского и тонкого шабли?
— Да никак, — довольно резко ответил Нафанаил. — У каждого второго путника, не считая каждого первого, в его дорожном саквояже лежит печеночный паштет и бутылка вина. А бургундское и шабли много лучше столового лафита.
— Хорошо, — легко согласился доктор. — Тогда, уж простите меня, я вынужден предъявить вам свой главный козырь.
— Я весь внимание, — с нотками раздражения произнес Кекин.
— Еще раз прошу прощения…
— Не стоит извиняться, слушаю вас.
— Девица Елизавета Васильева дочь Романовская родилась в 1797 году августа 26 дня. Скончалась в 1817 году августа 23 дня, не дожив до совершеннолетия один год и три дни. Прими, Господь, душу ея…
— Довольно! — оборвал доктора Нафанаил. — Вы что, следили за мной?
— Мы приехали в Казань, когда вы уже выехали из города и тряслись в своей коляске по Московскому тракту.
— Тогда откуда вы это знаете?
— От графини.
— А она откуда… Она что, ясновидящая? Провидица?
— Я не уполномочен отвечать на эти вопросы, — потупил взор доктор. — Я лишь должен был подготовить вас для беседы с графом.
— Как, еще одна беседа?! — уже вскричал отставной поручик. — Нет, с меня достаточно. Немедля велю закладывать, и прочь отсюда!
— Господин Кекин, я просил бы вас не совершать опрометчивых поступков, — медленно произнес доктор.
— Что-о? — угрожающе произнес Нафанаил, и тут взгляд его упал на диванный столик, вернее, на руку доктора, лежащую на столе. В неясном свете лампиона он увидел тускло поблескивающий ствол армейского нарезного «кухенрейтера», смотрящего черным зрачком прямо ему в живот. Кекин медленно поднялся и перевел потемневший взгляд прямо в глаза Гуфеланда.
— Превосходное сочетание: доктор и душегуб в одном лице, — насмешливо произнес Кекин. — Зато не надо после анатомировать труп, ведь причину смерти доктору назовет убийца, который сидит у него внутри.
— Убивать вас никто не собирается, — устало произнес Фердинанд Яковлевич, снимая палец со спускового крючка. — Это было бы крайне нелогично и неприятно.
— Поэтому-то вы и направили пистолет прямо мне в живот? — язвительно заметил ему Кекин. — Кому-кому, а уж вам, доктор, должно быть известно, что ранение в живот из «кухенрейтера» в девяноста случаев из ста смертельно.
— В девяносто пяти, — мрачно поправил его Гуфеланд.
— Вот видите? Не лучше ли направить пистолет мне, скажем, в ногу? Или в руку?
С этими словами отставной поручик вытянул вперед руку, как бы подставляя ее под выстрел, и вдруг молниеносным движением выхватил у доктора пистолет и направил его Гуфеланду прямо в лоб.
— Уж ежели вы столько про меня знаете, то вы, господин доктор, должны были быть предупреждены и о таком исходе вашего визита.
— Такая возможность допускалась, — промолвил доктор, стараясь казаться спокойным. — Я был также предупрежден, что вы окажетесь несговорчивым.
— Это вам опять сказала графиня?
— Да, — просто ответил Гуфеланд.
— Что еще она вам сказала?
— Что вы можете оказать мне сопротивление.
— Но вы все же решились применить силу.
— Да.
— А чья была инициатива прихватить для разговора со мной пистолет, ваша или графини? — быстро спросил Кекин.
— Моя, — не раздумывая, ответил доктор. — Я заинтересован, чтобы вы помогли ей. В противном случае я потеряю место, где мне платят много больше, чем я получал бы в любом университете Германии.
— Вы очень практический человек, господин доктор, — ухмыльнулся Кекин, опустив пистолет.
— Я немец, — вздохнул Гуфеланд. — И дома, в Пруссии, у меня больная мать и шесть младших сестер. Я вынужден быть практическим.
— Вы меня разжалобили, доктор. И я сейчас заплачу. Зарыдаю даже. Вот, видите, у меня уже повлажнели глаза, — наклонился к нему Нафанаил и жестко спросил: — Что нужно от меня графу?
— Я не уполномочен…
— Говорите, — впился в него взглядом Кекин.
