Элизабет Биварли - Пламя нашей любви
— Если вы уже видели «Богему» много раз и она вам нравится гораздо меньше, чем другие оперы, почему вы сегодня здесь?
Он пожал плечами, но на лице появилось какое-то напряжение, и он сказал довольно холодно:
— У меня абонементы.
«Абонементы», — повторила про себя Делла. Он сказал «абонементы», а не «абонемент». Множественное число означало, что пустое кресло действительно предназначалось для кого-то, кто должен был присоединиться к нему сегодня вечером. Этот кто-то, скорее всего, проводит с ним и все другие вечера сезона. Возможно, это его жена.
Делла быстро посмотрела на его руку, однако кольца на пальце не было. Впрочем, теперь многие женатые люди не носят кольца.
Делле хотелось узнать, кто всегда сопровождает его в театр и почему ее нет сегодня. Она подождала, не скажет ли он что-нибудь о загадке пустующего кресла, что-нибудь, что прояснит внезапное охлаждение между ними. Потому что чувствовала, что его неожиданное напряжение как-то связано с этим вакантным местом.
Казалось, он на секунду испугался, но затем продолжил:
— Тот же вопрос можно задать и вам. Вы не бываете здесь. По крайней мере, не на премьерах и не в этой ложе. — Его голос снова потеплел. — Иначе я бы заметил вас.
— Я здесь впервые, — призналась Делла.
Он посмотрел на нее еще более внимательно:
— Впервые в «Паламбос». Впервые в опере. Вы недавно приехали в Чикаго, ведь так?
Ей не пришлось отвечать на этот вопрос, потому что, кажется, сами богини оперы — вагнерии, так бы она назвала их — пришли ей на помощь. Ее собеседника окликнули снизу — это была пара, которая узнала его и поспешила обменяться приветствиями. Они обращались к нему «Маркус». Что ж, по крайней мере, Делла теперь знает его имя.
Однако приветствий оказалось недостаточно, и пара вовлекла его в разговор, продолжавшийся до тех пор, пока свет снова не начал гаснуть. В этот момент пара исчезла, и он — Маркус — снова повернулся к Делле.
— Вам хорошо видно? — спросил он, поглаживая пустое кресло рядом с собой, на котором все еще лежали роза и программка. — Отсюда видно гораздо лучше. Addio Dolce Svegliare Alla Mattina нужно видеть в самом лучшем ракурсе.
Итальянский прозвучал в его устах так, как будто он свободно владел им. Делле вдруг стало так тепло и уютно, так захотелось принять его предложение, хотя им обоим было совершенно ясно, что вид с соседнего кресла абсолютно ничем не лучше, чем с ее собственного.
Кому бы ни принадлежало это кресло, она не придет. И, судя по всему, Маркус совсем не был расстроен этим обстоятельством. Что ж, может, его отношения с неизвестной вовсе и не романтические. Несмотря на эту красную розу.
Или, может, он из тех, кто не пропускает ни одной юбки, и ей стоит ограничить общение с ним небольшой беседой об опере. А может, он просто еще один чудесный штрих в той картине, которая останется в ее памяти о сегодняшнем вечере.
— Спасибо, но здесь прекрасно, — сказала Делла. И это была правда. Сейчас прекрасно. Сегодня вечером. Но это, к сожалению, не навсегда.
Глава 2
Маркус Фоллон сидел на своем обычном месте за своим обычным столиком в своем клубе — все как всегда, только мысли его были совсем не обыкновенными. Или, по крайней мере, о совсем не обыкновенной женщине. Он никогда не встречал таких, как она. И не только потому, что она разделяла его страсть к опере и не совсем обыкновенные суждения о ней.
К несчастью, как только опустился занавес, она проскользнула мимо него, прошептав: «Всего хорошего» — и буквально побежала по проходу. Он потерял ее из виду еще до того, как смог что-то сказать. Спускаясь по лестнице, он поймал себя на том, что ищет хрустальную туфельку, но девушка не оставила ему даже этого. Она исчезла без следа. Как будто ее вообще не было. И он понятия не имел, как ее найти.
Маркус поднял бокал со скотчем и сделал глоток. Он разглядывал посетителей своего клуба и понимал, что снова ищет ее взглядом. Как бы это ни было странно. Однако в этом роскошном интерьере он видел все те же хорошо знакомые ему лица. Вот Берни Стигман на своем обычном месте — в темно-красном кожаном кресле у камина — разговаривает с Лукасом Уидмором, сидящим точно в таком же кресле по другую сторону камина. Долорес и Марион Хэджманн ужинают с Эдит и Лоуренсом Бик за своим обычным столиком в углу. Синтия Харрисон, как обычно, заигрывает с барменом Стью, который, как всегда, работает по субботам и, как обычно, твердо уклоняется от ее заигрываний. Впрочем, он потеряет работу, если будет флиртовать с клиентами.
Мысли о флирте вернули Маркуса к загадочной женщине в красном. Впрочем, это было совсем не странно. Мысли о флирте посетили его сразу же, как только он увидел ее сидящей, напротив, в «Паламбос», — настолько привлекательной она была. По-настоящему странным было то, что, как только он начал разговаривать с ней в театре, эти мысли ушли куда-то на второй план. И на самом деле ему хотелось еще поговорить с ней об опере. И совсем не потому, что их мнения так неожиданно совпали, а потому, что, когда она говорила об опере, она вся светилась. Когда он увидел ее в ресторане одну, она была красивой, но когда они говорили в опере — она была сияющей.
«Сияющая», — повторил он про себя и нахмурился. Он никогда раньше не употреблял это слово, описывая женщину. С другой стороны, возможно, это потому, что его отношения с ними никогда не переходили ту стадию, когда он мог бы отметить что-нибудь, кроме красоты. Это означало, что в отношениях с женщинами он вообще редко доходил до той стадии, чтобы разговаривать с ними. Стоило Маркусу переспать с кем-то — что, как правило, случалось довольно быстро после встречи, — как он сразу же терял к ней интерес. Может, потому, что редко встретишь женщину, которую интересно узнать, так сказать, не в библейском смысле.
В этот момент непрошеный голос отчитал его за нелицеприятный комментарий. Однако это был не его голос. Это был голос Шарлотт, хриплый от слишком большого количества сигарет, выкуренных ею за восемьдесят два года жизни.
За последние двадцать лет, прошедших со времени их знакомства, он не раз позволял себе нелицеприятные высказывания о представительницах противоположного пола с одной лишь целью — чтобы Шарлотт поправила его и наставила на путь истинный.
Господи, как же ему не хватает ее.
Он посмотрел на розовый «Космополитен» — бокал запотел: он стоял здесь слишком долго. Роза начала увядать — лепестки потемнели по краям. Даже оперная программка выглядела потрепанной. Жизнь этих предметов подходит к концу. Они выглядят так же, как выглядела Шарлотт, когда в последний раз сидела за этим столиком.
