Елена Арсеньева - Любовь у подножия трона (новеллы)
Однако повеса Миш–Миш – это одно, а Ники – совсем другое. Миш–Миш всего–навсего великий князь, которому никогда, ни при каких обстоятельствах не стать императором. Ники же – наследник престола. В данном случае уместно перефразировать известное изречение, сказав: «Что дозволено быку, то не дозволено Юпитеру!»
Николай прекрасно понимал, что отец никогда, ни при каких обстоятельствах не позволит ему жениться на Матильде – тем паче что переговоры с Гессенским домом шли полным ходом. Отвертеться от женитьбы на долговязой Алисе (при одной только мысли о том, что невеста выше его ростом, Ники ощущал комплекс неполноценности!) не удастся. К тому же он очень хорошо помнил, чем окончилось его прошлое увлечение. Ники совсем не хотел, чтобы Матильду и всех прочих Кшесинских в двадцать четыре минуты вымели из Петербурга. И решил: если уж он не может обладать ею как женой, то будет обладать как любовницей!
Он купил особняк на Английской набережной (между прочим, там прежде жил великий князь Константин Николаевич с балериной Кузнецовой), поселил в доме Матильду (для приличия – вместе с одной из ее сестер, Юлией, за которой ухаживал барон Зедделер) и подарил на новоселье восемь золотых чарок для водки, украшенных драгоценными камнями.
Теперь ничто не мешало им встречаться и проводить вместе ночи. Однако если Ники рассчитывал, что его «обожаемая нимфа» будет охотно коротать с ним вечера за чаем tête–а̀-tête, то ошибался. Матильда привыкла к шумному обществу, желала его и дома. Честно говоря, Ники и сам хотел, чтобы его любовницу видели другие мужчины. Видели – и любовались ею, и завидовали ему, обладателю сей красоты! Он познакомил Матильду с сыновьями великого князя Михаила Николаевича – великими князьями Георгием, Александром и Сергеем. Они были двоюродными дядьями Ники, но при этом практически его ровесниками. Конечно, у них давно горели глаза на Матильду, и если бы Ники оказался более проницательным, то заметил бы, что и она как‑то особенно поглядывает на Сергея Михайловича.
Тем временем настал 1893 год. По настоянию отца Николай должен был поддерживать переписку с Алисой. В письмах, хочешь не хочешь, приходилось говорить о чувствах. И Ники вдруг заметил, что они постепенно перестали быть выдуманными…
Матильда все прекрасно понимала: женой цесаревича ей не быть никогда, какие бы пылкие клятвы ни расточал он ей. Польки ничуть не менее практичны, чем француженки, и Матильда не собиралась осложнять свою будущую жизнь, требуя от любовника исполнения неисполнимых обещаний. Зачем делать своими врагами всю императорскую семью?! Конечно, она страдала, она любила Ники, она ревновала, жизнь без него казалась ей невыносимой… но вполне возможной.
И вот 7 апреля 1894 года была объявлена помолвка наследника русского престола Николая Александровича с принцессой Алисой Гессен–Дармштадтской.
Что же теперь? Ники был человеком порядочным: вступив с Алисой в официальные отношения, он запретил себе встречаться с Матильдой. Мария Федоровна, которая в глубине души побаивалась, что устроенный ею альянс слишком уж затянулся, вздохнула с облегчением: она знала своего сына. Изменять жене он не будет.
Ники и не собирался. Он искренне старался забыть Матильду. И сам себя уверял, что ему ничуть не больно, когда дядюшка Сергей Михайлович (бывший, между прочим, младше своего племянника Ники) вовсю начал афишировать свою связь с балериной Кшесинской.
Конечно, на самом‑то деле больно было. Утешение Ники находил в насмешке: теперь Матильда, видимо, будет специализироваться исключительно на великих князьях. Никто званием ниже ей уже не нужен! Она станет штатной любовницей императорского дома! Интересно, кто придет на смену Сергею?
Отчего‑то Ники очень хотелось, чтобы кто‑нибудь пришел. Подобно тому как раньше он уверял себя, что Матильда является воплощением истинной верности, так теперь настойчиво твердил себе, что она – символ сущего распутства.
Конечно, Сергей щедро содержит ее, не менее щедро, чем делал это он, Ники. Сергей Михайлович купил Матильде великолепную дачу, причем при даче была собственная электростанция. Это было такое новшество цивилизации, какого не было даже во дворце.
Затем у нее появилась баснословной цены мебель, автомобили и экипажи, целый скотный двор (иногда Матильда любила изобразить этакую пейзанку), винный погреб, сделавший бы честь дворцовому… И все‑таки Ники оказался прав: у Сергея Михайловича очень скоро появился заместитель. То есть Матильду развлекало множество мужчин: князь Никита Трубецкой, князь Джамбакуриани–Орбелиани, офицер лейб–гвардии конного полка Борис Гартман, гусар Николай Скалон, дипломат Поклевский и многие другие. И все дарили ей чудные подарки: часы с бриллиантами, механическое пианино, чучело медведя… Кто‑то сам падал к ее крошечным соблазнительным ножкам, кого‑то Матильда порабощала расчетливо и сознательно – просто чтобы испортить настроение какой‑нибудь даме, отбив у нее поклонника, – однако это все была мелочовка. Мелкие пташки! Истинным заместителем Сергея Михайловича явился его дядя, брат императора, великий князь Владимир Александрович.
Знакомство произошло на Пасху, когда великий князь Владимир, мужчина в годах, хотя и по–прежнему красавец, явился к Матильде с огромным яйцом, сплетенным из ландышей, а к нему присовокуплено было драгоценное яйцо от Фаберже. Балерина мигом поняла скрытый в этих двух яйцах эротический намек – и в ту же ночь стала любовницей Владимира Александровича.
Ники – вернее, Николай II, самодержец всероссийский (император Александр умер в 1894 году, за три недели до свадьбы сына), – был отлично осведомлен обо всех амурных делах бывшей любовницы. С каждым днем они волновали его все меньше, потому что брак его с Алисой, перекрещенной в Александру Федоровну, начинался очень удачно. Теперь Николай относился к Матильде как к чудесному эпизоду своей жизни, но пусть их связывали только воспоминания – император старался помнить лишь самое чудесное, что у них было, и ему даже приятно было постоянно оказывать ей свое покровительство. Причем все прекрасно знали, что, случись неприятность, Кшесинская всегда может обратиться за помощью к государю. Оттого завистницы предпочитали поступаться гордыней, дирекция Императорских театров не смела чинить никаких притеснений и не скупилась на жалованье, а слава Кшесинской лелеялась куда заботливее славы прочих балерин.
Впрочем, она была вполне достойна этой славы. Она продолжала танцевать – и превосходно танцевать. Первой освоила фуэте, посрамила заезжих гастролерш так, что на их выступления и ходить никто не хотел. Она подняла престиж русского балета очень высоко, именно после Кшесинской его стали всерьез воспринимать в мире.
