Франсуаза Саган - Зима любви
— А вы видели эту пьесу?
— Нет. Я вообще не хожу в театр. А вы?
— Редко. Последнее, что я видела, была та очаровательная английская комедия… Там еще играла эта актриса… ну та, что погибла в автомобильной катастрофе. Как же ее звали?
— Сара, — ответил он очень тихо и положил руки на стол.
Взглянув на его лицо, она отшатнулась. Мелькнула мысль: «Боже, как он несчастен».
— Извините, — пробормотала она.
Он повернулся к ней и угрюмо спросил: «Что?» Он не видел ее. Она слышала, как он дышал — часто, прерывисто, словно только что получил удар под дых, и мысль о том, что этот удар нанесла она, пусть даже сама того не желая, была ей невыносима. Она не любила быть бесцеремонной, а тем более жестокой.
— О чем вы мечтаете, Антуан?
Голос Дианы прозвучал до странности резко, и тут же за столом воцарилась тишина. Антуан молчал: казалось, он оглох и ослеп.
— А он вправду замечтался, — сказала засмеявшись Клер. — Антуан, Антуан…
Ничего. Теперь тишина стала полной. Гости, замерев с вилками в руках, смотрели на бледного молодого человека, который в свою очередь уставился пустыми глазами на графин в центре стола. Люсиль дернула его за рукав, и он словно проснулся.
— Вы что-то сказали?
— Я спросила, о чем вы мечтаете, — сухо ответила Диана. — Или мой вопрос нескромен?
— Такие вопросы всегда нескромны, — заметил Шарль.
Как и все за столом, он смотрел на Антуана с интересом. Он вошел в их круг, как последний любовник Дианы, может быть даже альфонс, но вдруг превратился в молодого человека, который умеет мечтать. Ветер зависти и ностальгии пролетел над столом, тронув души гостей.
Но душу Клер задел иной ветер, ветер злости. В конце концов за этим столом было собрано привилегированное общество, известные, остроумные люди, знавшие все и вся. Мальчишка должен был слушать, разинув рот, смеяться и благодарить судьбу за такую удачу. А если он мечтает об обеде в закусочной с какой-нибудь девицей из Латинского квартала, то чего проще, вот дверь и иди себе… А Диана не пропадет, она одна из самых известнейших и очаровательных женщин Парижа. Ни за что на свете не дашь ей сорока пяти. Правда, не сегодня вечером. Сегодня вечером она была бледной и озабоченной. Если бы Клер не знала ее то подумала, что она несчастлива. Молчание затянулось, и нужно было что-то делать.
— Держу пари, — сказала она, — что вы мечтали о «феррари». Карлос недавно купил последнюю модель и предложил мне вместе с ним опробовать ее. Вот тут-то я и подумала, что пробил мой последний час. Но надо же, оказывается Карлос прекрасно водит, — добавила она с оттенком удивления. Карлос был наследником какого-то трона, и Клер находила прекрасным, что он умел делать что-то еще, кроме как ждать, сидя в холе «Грийона», реставрации своей монархии.
Антуан повернулся к Люсиль и улыбнулся. У него были светло-карие, почти желтые глаза, крупный нос и изящный красивый рот. Во всем облике этого человека было что-то сильное, мужественное, что так не вязалось с бледностью и почти детской мягкостью волос.
— Извините меня, — сказал он вполголоса. — Наверное, я показался вам грубым.
Он взглянул ей прямо в лицо. При этом его взгляд не скользил, как принято, по скатерти, нет, он словно вычеркнул всех за исключением ее.
— Из тех трех фраз, что мы сказали сегодня друг другу, две были извинениями, — заметила Люсиль.
— Мы начинаем с конца, — отозвался он весело. — Обычно мужчина и женщина просят прощения, когда расходятся. Ну по крайней мере кто-то один… «Прости, но я больше не люблю тебя».
— Ну, это еще очень элегантно. Лично меня больше раздражает вот эта показная честность: «Прости меня. Я думал, что любил тебя. Так вот — я ошибался. Мой долг сказать тебе это».
— Ну, думаю, с вами такого не случалось, — сказал Антуан.
— Премного благодарна.
— Я хотел сказать, что вы, наверное, не давали возможности мужчинам развить эту мысль. К этому времени ваш чемодан, должно быть, уже лежал в багажнике такси.
— Да, если учесть, что мой багаж состоит из пары свитеров и зубной щетки, — смеясь ответила Люсиль.
Он помолчал, затем продолжил:
— Надо же, а я думал, что вы любовница Блассан-Линьера.
«Вот досада, — подумала она. — А я думала, что он умен». Она всегда считала, что беспричинная жестокость и ум не могут существовать вместе.
— Это правда, — ответила она. — Вы были совершенно правы. Если бы я уезжала сейчас, то уже в собственной машине, битком набитой платьями. Шарль очень щедр.
Она сказала это спокойным голосом, но Антуан опустил глаза.
— Простите меня. Ненавижу этот обед и этих людей.
— Так не приходите больше. К тому же в вашем возрасте это опасно.
— Знаете что, милочка, — бросил он, внезапно задетый за живое, — уж я старше вас, будьте уверены.
Она рассмеялась. Две пары глаз обратились на нее: Дианы и Шарля. Их посадили рядом друг с другом, прямо напротив их «протеже». Как говорится, родители с одной стороны, дети — с другой. Дети-переростки, тридцатилетние подростки, которые никак не хотели становиться взрослыми. Люсиль замолчала: кто она такая? Ничего не делает в жизни, никого не любит… Глупо и смешно. Если бы она не любила жизнь саму по себе, то давно бы уже покончила с собой.
Антуан все смеялся. А Диана страдала. Она видела как он смеется, смеется с другой. С ней он никогда не смеялся. Она даже предпочла бы увидеть, как он целует Люсиль. Но этот смех… это было ужасно. И как он вдруг сразу помолодел. И что их так рассмешило? Она искоса посмотрела на Шарля. Тот сидел, растроганно глядя на Люсиль. Совсем спятил за эти два года. Эта малышка Люсиль, конечно, симпатичная и хорошо держится… Но красавицей ее никак не назовешь, даже изюминки никакой нет. Впрочем, Антуан такой же. У нее были мужчины красивее и которые к тому же были без ума от нее. Да, именно без ума. Только вот любила она его. Любила и хотела быть любимой. Ничего, наступит день, и он окажется в полной ее власти. И он забудет эту погибшую актрису, забудет все, за исключением нее, Дианы. Сара… Сколько раз она слышала это имя: Сара. Он много говорил о ней поначалу, до тех пор, пока она не вышла из себя и не крикнула ему, что эта Сара, она обманывала его, и все знали об этом. Но он лишь ответил тихим, пустым, бесцветным голосом: «Да, я тоже… я тоже знал это». И больше он никогда не произносил этого имени. Но он шептал его по ночам, во сне… Но ничего, скоро… скоро все переменится, и он будет шептать ее имя, протягивая руки сквозь черноту ночи. Она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она закашлялась, и Шарль осторожно похлопал ее по спине. Нет, этот обед никогда не кончится. А Клер Сантре выпила лишнее. Последнее время с ней случалось это все чаще и чаще. Она говорила о живописи с апломбом, который явно не соответствовал ее знаниям. А для Джонни, страстно любившего живопись, подобные рассуждения были просто пыткой.
