Мари Секстон - Клубника на десерт
Когда мы сели в зоне ожидания у нашего выхода, я не выдержал.
– Коул, ты правда не собираешься говорить, почему тебя назвали мистером Дэвенпортом?
Он откинул челку и наградил меня красноречивым взглядом, сообщающим, что я не просто идиот, но в придачу идиот доставучий.
– Я уже говорил. Потому что так написано на моих правах.
– Я думал, твоя фамилия – Фентон.
Он отвернулся, снова заслонив волосами выражение своего лица.
– Так и есть.
– Ты нарочно секретничаешь?
– А ты нарочно тупишь?
– Ладно, – сказал я, еле удерживаясь от смеха. – Не хочешь – не говори.
Мы посидели в молчании минуту. Или две. Наконец он картинно вздохнул и настороженно на меня покосился.
– Мое полное имя – Коул Николас Фентон Дэвенпорт Третий.
От неожиданности я громко расхохотался, но, завидев на его лице крайнее смущение, сразу умолк.
– О-о… хм… Вау.
– Ужасно вычурно, правда?
– О да.
– Теперь ты понимаешь, почему я предпочитаю представляться короче. Иначе я начинаю чувствовать себя претенциозным.
– Да и выглядеть тоже.
Он закатил глаза.
– Не усугубляй, солнце.
Тут на посадку пригласили пассажиров первого класса, и если я по привычке проигнорировал объявление, то Коул встал. Я поднял на него удивленный взгляд.
– Ты идешь? – спросил он.
– Мы что, летим первым классом?
– Господи боже, ну разумеется! – сказал он, и мне пришлось спешно подхватывать свою сумку и догонять его.
– Никогда не летал первым классом, – признался я, когда мы нашли наши места. – И никогда не летал на диване.
Сев на место возле окна, он сразу закутался в плед, прислонился к стене и, весь съежившись, устремил взгляд на взлетную полосу. Я был почти уверен, что невозможность снять обувь сводила его с ума.
– Все хорошо? – спросил его я.
– Нормально, – ответил он тихо. – Я предупреждал, что буду неуравновешенным.
– Ничего, – сказал я. – Просто я не знаю, стоит ли пробовать развеселить тебя или оставить в покое.
– Я тоже не знаю, солнце. Но я рад, то ты здесь.
Меня тронуло это простое признание – настолько искреннее, настолько на него не похожее. Мне захотелось переместиться из самолета, где мимо нас проходила бесконечная цепочка людей, туда, где я мог бы обнять его и вернуть на его лицо улыбку. За неимением лучшего я положил руку ему на колено. А он накрыл ее своей и сплелся со мной пальцами.
– Я тоже рад, – сказал я.
Перелет из Финикса в Нью-Йорк длился почти шесть часов. Первую половину он в основном молчал. Я читал журнал и не трогал его. Спустя три часа в воздухе он внезапно спросил:
– Как звали твою маму?
Я удивленно обернулся к нему. Он так и смотрел в окно.
– А что?
Он молчал, но, когда я уже начал думать, что не дождусь ответа, вздохнул и искоса взглянул на меня.
– Я читал карточки.
На полсекунды мне показалось, что он имеет в виду какое-то гадание, но потом я вспомнил коробку с рецептами. Я не думал о ней с того самого дня, как отдал ее ему.
– Да? – мягко подтолкнул я его к продолжению.
Он выглядел таким неуверенным в себе. Что было для него нетипично. Опустив голову, он перевел взгляд на свои колени, и упавшая завеса волос снова спрятала от меня его глаза.
– У меня такое чувство, словно я ее знаю, – сказал он негромко. – Понимаю, звучит глупо, но тем не менее. Я знаю, как она выглядела – по фотографиям у тебя дома. И я столько всего узнал о ней из ее рецептов.
– Например?
– Например, что она любила чеснок. Что ее любимым десертом был тыквенный пирог и что ей нравился лимонный крем, а вот что бы то ни было с кокосом она не жаловала. Я узнал, что она убирала отовсюду зеленый перец…
– Из-за меня. Я не ел его, – пробормотал я, а он продолжал, словно не замечая:
– …а свою запеканку с тунцом она украшала по верху чипсами со сметаной и луком. Я узнал, что она добавляла в суп-гуляш творог и что она никогда не пекла пирогов с корочкой. Я узнал, что чаще всего прочего она готовила бефстроганов…
– Очень вкусно.
– …и что у нее была аллергия на моллюсков. Я узнал, что она не любила зеленый чили, но обожала кориандр, а ее самым любимым на свете супом был фасолевый с ветчиной.
– И все это ты выяснил из ее коробки с рецептами?
Он отвернулся от меня, пряча румянец.
– Я понял, какими рецептами она пользовалась чаще всего по тому, насколько потертыми были карточки. И еще она делала на них пометки. – Меня поразило то, что он не только сохранил мамину коробку, но и заглянул в нее. Более того, тщательно изучил ее карточки и с их помощью воссоздал ее образ. Из мелочей, которых я сам раньше не замечал. Когда он снова заговорил, его голос был не громче шепота. – У меня такое чувство, словно я знаю ее лучше, чем свою родную мать. Единственное, чего я не знаю, – на секунду ему пришлось сделать паузу, – это ее имени.
Я нашел его руку, и он, пусть и не глядя на меня, крепко сжал мои пальцы.
– Ее звали Кэрол. Кэрол Элизабет Кечтер.
– Кэрол, – тихо повторил он. А потом с улыбкой повернулся ко мне. – Спасибо.
***
В Нью-Йорке мы взяли такси, и Коул сказал таксисту название отеля.
– Мы разве остановимся не в «Уолдорфе»? – в шутку спросил я. (Уолдорф-Астория – знаменитый отель в Нью-Йорке – прим. пер.)
Он даже не взглянул на меня.
– Можем и там, если хочешь.
– Коул? – Я подождал, пока он на меня посмотрит. – Я пошутил. Все нормально.
– Я выбрал отель на Бродвее. Так нам будет бесконечно проще попасть в театр.
– На Бродвее? – переспросил я, не в силах ничего поделать со своим голосом, который взбудораженно зазвенел, как у ребенка. – Мы пойдем на мюзикл?
– Солнце, я вроде так и сказал, нет? – спросил он, но улыбнулся при этом, пусть и совсем чуть-чуть. – Зачем еще я бы привез тебя в этот богом забытый город?
Я только и смог, что рассмеяться от радости. Дотянулся до него через салон и, положив ладонь ему на шею, потянул к себе. Он не воспротивился, как обычно, но и не пошел мне навстречу. Он продолжал неотрывно смотреть перед собой, и в итоге я чмокнул его в висок.
– Спасибо тебе, – произнес я.
– Не за что, – ответил он. Сдержанно, но было заметно, что моя реакция немного подняла ему настроение.
Добравшись до отеля, мы заселились в номер. За прошедшие годы я перевидал множество гостиничных номеров, но в таком оказался впервые. Он был огромным, с панорамными окнами, обращенными на огни Бродвея, и широкой, мягкой кроватью, которая так и манила к себе после долгого дня в дороге.
– Не верю, что ты привез меня в Нью-Йорк только ради театра, – сказал я Коулу, и он улыбнулся.
