Элизабет Хардвиг - Охотница за удачей
Когда Мэтью вернулся, Оливия стояла на кухне, держа в руках его записку.
— Ты написал? — В голосе ее послышалась враждебность.
Сердце его чуть не вырвалось из груди.
— Да.
Она откинула капюшон, рука ее дрожала.
— Перестань играть со мной, Мэтью, я этого больше не вынесу. Ты не любишь меня.
Сейчас Мэтью был напуган больше, чем во время шторма на тонущей яхте.
— Нет, люблю, — сказал он.
— Нет! Ты хочешь меня, тебе не скучно со мной. Может, я даже нравлюсь тебе… иногда. Но любить… это не по твоей части.
— Оливия, я думаю, что влюбился в тебя еще на «Медузе». — Голос его звучал глухо. — Вот почему я оказался в Хиброне и не смог улететь после нашей первой встречи. Просто я боялся в этом признаться не только тебе, но даже себе. Я никогда в жизни ни в кого не влюблялся. Пока не появилась ты.
— Как я могу тебе верить, если ты не раз обманывал меня?
— Да, я скрыл, что богат, потому что большие деньги меняют людей, ты знаешь это по своему опыту. Вспомни Мелвина. Что ему было нужнее: ты или твои деньги? О докторе Роули я не рассказал, потому что… Черт!.. Наверное, боялся, что ты не выйдешь за меня. Вот тебе и вся правда!
Оливия враждебно молчала.
— Послушай, я знаю, что ты не любишь меня, — продолжал Мэтью. — Ты никогда не притворялась, и, видит Бог, тебе не за что меня любить. Но я все равно решил сказать тебе правду.
С непонятной интонацией она спросила:
— Значит, наш брак не только ради секса?
— Я бы солгал, если бы отрицал, что твое тело сводит меня с ума… Но это твое тело, Оливия. И оно неотделимо от тебя. Черт побери, я даже не знаю, как это выразить.
Он даже не догадывался, какова будет ее реакция на его слова. Иди ва-банк, Мэтью, сказал он себе, и хрипло добавил:
— Я не могу жить без тебя. Это же так очевидно.
Она снова задрожала, хотя на щеках появилась легкая краска.
— Надо было вначале снять с тебя все мокрое, а не распространяться о чувствах. Может, примешь горячую ванну? А я пока разогрею суп… мы могли бы вместе поесть у камина. — Голос его звучал заискивающе, что было для нее в новинку. — Потом, если захочешь, мы могли бы лечь в постель. Может, там я сумею убедить тебя в своей любви. Мое тело сделает это лучше. Я ведь не ахти какой говорун.
— Почему? У тебя отлично получается, — сказала Оливия.
Она выпрямилась и словно стала выше ростом. С робкой надеждой он заглянул в ее глаза: они сияли.
— Насчет секса я тоже лгал. В постели я говорил тебе правду, только так я выражал свои чувства. Потому что я не бесчувственный, Олли, поверь мне.
— Я не…
Он прервал ее, страшась услышать, что она не любит его.
— Не надо сейчас ничего говорить. Только скажи, какой суп ты предпочитаешь: морковный или грибной? Ты замерзла, устала, я сейчас, мигом…
— Мэтью, — сказала Оливия, — заткнись.
— Вернемся вместе в Филадельфию, — говорил он с отчаянием в голосе, — это все, о чем я прошу. Дай мне шанс. Клянусь, я больше никогда не стану тебя обманывать. Никогда!
— Ты хочешь сказать, что мы не можем остаться здесь на ночь? — спросила она с неуместной, на его взгляд, веселостью.
Затем расстегнула дождевик, подошла к нему и крепко поцеловала. Губы у нее были холодные. Он стоял неподвижно. Оливия отступила; она выглядела растерянной.
— Я… ты больше не хочешь меня?
— Я? Не хочу тебя? Я всегда тебя хочу, ты всегда будешь желанной для меня. Но сначала я хочу знать, веришь ли ты мне? Есть ли у нас шанс остаться вместе?
Она живо расстегнула ворот теплой рубашки и показала ему на своей шее золотую цепь.
— Я не могла снять ее, ты надел ее мне на шею, это твой свадебный подарок. — Глаза ее сияли, как драгоценные камни.
Изящество и сила, подумал Мэтью.
— И что это означает?
— О, Мэтью, неужели ты не понимаешь? Я тоже люблю тебя.
От волнения у него ком застрял в горле. Он с трудом сглотнул.
— Я… ты не могла бы повторить?
— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. — Она неожиданно звонко рассмеялась. — Продолжать? Я могу, если хочешь.
— Это правда? — тупо спросил он.
— Ты же знаешь, я не умею лгать.
— А я так испугался, когда подумал, что эта цепь вроде символа брачных уз, которые тебе в тягость.
На глазах Оливии сверкнули слезы, по чистоте сравнимые с бриллиантами у нее на шее.
— Мне не в тягость, если тебе не в тягость.
Он схватил ее в объятия.
— Милая, пойдем со мной в постель. Сейчас же.
— Лучше у камина, — сказала она лукаво. — На ковре. Как в первый раз.
— Тогда, утром, в мансарде. — Улыбка исчезла с его лица. — После свадьбы я держался от тебя подальше из-за дурацкого желания доказать себе, что могу справиться с собой. Я тогда пережил потрясение. Ты оказалась такой желанной, такой необходимой мне, что я испугался. Поэтому все три дня я обращался с тобой как с мебелью.
— У тебя есть вторая попытка, — сказала Оливия. — Я замерзла, Мэтью. Согрей меня, пожалуйста.
Вторая попытка. Сердце Мэтью отчаянно забилось. Он снял с нее верхнюю мокрую одежду, потом бросил на ковер несколько подушек. Она опустилась на них, и отсветы огня заплясали на ее лице.
— Я люблю тебя, Оливия, — охрипшим от волнения голосом сказал он, — больше, чем могу выразить словами.
— Так покажи мне, — сказала она и раскрыла ему объятия.
— Я не могу просить тебя выйти за меня замуж, потому что мы женаты. Но те слова, которые я повторял во время венчания — любить и беречь тебя, пока смерть не разлучит нас, — я искренне произносил их, как клятву, — говорил Мэтью, раздеваясь.
Две слезы скатились по ее щекам.
— И я тоже.
Они помолчали, прижавшись друг к другу.
Я держу в руках свою жизнь, думал Мэтью, потому что теперь она моя жизнь.
Они любили друг друга неторопливо и нежно, что не исключало их взаимной страсти.
Потом, когда они уже спокойно лежали в объятиях друг друга, Мэтью поднял голову и заглянул в глаза жены.
— Ты знаешь, я словно в первый раз… Все воспринимаешь по-другому, когда любишь.
— Любимый… — произнесла Оливия.
Он провел пальцем по ее ключице.
— Однажды ты запретила мне называть тебя так.
— Да, я берегла это слово для человека, которого полюблю. Ты и есть этот человек, Мэтью.
— Но ты не станешь называть меня «сладкий мой»?
— А ты меня «малышка»?
— Может, составим новый контракт? — поддразнил он ее.
— Ни в коем случае! Кстати, давай порвем этот ужасный документ, над которым так старался мистер Джордаш. Я с самого начала возненавидела его.
— Я всегда не любил рассказывать о себе, своем детстве, о родителях. Но тебе я могу рассказать все, если хочешь. И о том, как приходилось прятать Стеллу, когда отец напивался. О Стэне, который поддержал меня после смерти отца, потому что верил в меня. О том, как я возрождал семейное дело. Даже о чувстве одиночества после ухода матери, хотя я сильно сомневаюсь теперь, что она вообще когда-нибудь любила Стеллу и меня… — Он нежно поцеловал Оливию в щеку. — Я все могу тебе рассказать. Правда, до сих пор с трудом верю, что ты любишь меня.
