Джулия Тиммон - Солнечный зайчик
– Глупая, что же ты наделала? Ты хоть понимаешь?… Хоть представляешь себе? Девочка моя, да как же ты так?
Со мной творится что-то странное. К горлу подкатывает огромный ком, но я не понимаю, плакать хочу или смеяться. И разражаюсь истерическим хохотом, а из глаз текут слезы. Как глупо. Стараюсь успокоиться, но не могу.
– Поплачь-поплачь… – бормочет Грегори, гладя меня по голове. – И посмейся… Это нервное, от потрясения. Сейчас будет легче. Как же ты так? Зачем?
Замолкаю так же внезапно, как расхохоталась. И замираю у него на груди. Хорошо, что теперь не ноябрь и не подхватишь воспаления легких, даже если сидеть на земле долго-предолго. На дворе начало лета – живи и радуйся.
Грегори все гладит и гладит меня по голове. Точно так же, как папа, когда однажды я, восьмилетняя, заигравшись, вылетела на дорогу перед домом и меня чуть не сбила машина.
– Кимберли… – шепчет Грегори так, будто хочет сказать совсем другое и очень много чего, но то ли пока не находит нужных слов, то ли слишком взбудоражен, поэтому и выражает ощущения лишь тоном. – Кимберли…
Не знаю, сколько проходит времени. Мне до невозможности хорошо на его груди и никуда не надо спешить – хочется сидеть и сидеть возле этой скамейки. Хоть до самого утра. Вокруг тишина, только посвистывают птицы на деревьях. Куда все подевались? До сих пор сидят в баре, снимают стресс спиртным? Или потихоньку разбрелись по домам, чтобы не мешать нам? Впрочем, кому до нас есть дело? Никто ничего не понял. Откуда им знать…
– Он мог ранить тебя, Кимберли, – говорит куда-то мне в макушку Грегори, и я чувствую, что ему больно и тяжело произносить эти слова. – Хуже того – убить.
Вздыхаю. Наверное, если бы Рик выстрелил, я не успела бы сообразить, что сделала. По-видимому, решилась на отчаянный поступок не я сама, а то огромное беспредельное и непостижимое чувство, что родилось во время каникул на ферме Сэмюеля. Да-да, именно оно. То чувство, от которого жизнь потекла по иным законам, и захотелось очиститься от всякой скверны, замолить былые грехи и научиться ценить и видеть лишь главное. Я мечтала спастись от него. И вот благодаря ему спасла Грегори. Своего любимого. Единственного в жизни любимого… На душе делается так хорошо, что губы растягиваются в улыбке.
– Улыбаешься, – бормочет Грегори, наклоняя голову. – Чему же тут радоваться, глупенькая?
– Мы оба живы, – говорю я. – Разве это не повод для радости?
Грегори крепче прижимает меня к себе и снова осыпает поцелуями, от которых хочется закрыть глаза и взлететь на небо. Конечно, вместе с ним.
– Если бы тебя не стало, не жил бы и я, – горячо шепчет Грегори, и я узнаю в его голосе шепот страстного любовника из лучшей в моей жизни ночи. Голова идет кругом. Неужели все вокруг явь? – Честное слово, Кимберли…
Поднимаю голову, и наши взгляды встречаются. В глазах Грегори столько всего – и горечь, и счастье, и облегчение, – что хочется читать их, как книгу, чтобы узнать про него все-все.
– Не жил бы? – Я стараюсь говорить несерьезно, но голос слегка дрожит. – Это как? Бросился бы с моста?
Он печально усмехается.
– Нет, конечно. Руки на себя накладывать определенно не стал бы… – Прищуривается и погружается в непродолжительное раздумье. – Даже не знаю… Нет желания представлять, что было бы. – Зажмуривается, энергично качает головой, будто стараясь отделаться от еще столь свежих впечатлений. – Если в двух словах: я жил бы, но чувствовал бы себя так, будто умерла душа. Она и так почти…
Вспоминаю, что смертельно обидела его, и к щекам приливает краска стыда. Чем закончится эта беседа? Как мне жить дальше после всего, что случилось?
Грегори долго молчит, но я угадываю по его дыханию, что он хочет о чем-то спросить, но не решается. Поднимаю глаза и смотрю на него вопросительным взглядом.
– Послушай, – с несвойственной ему нерешительностью начинает он, берясь за пуговку на моей рубашке и начиная ее крутить, будто штуковины интереснее ему в жизни не попадало в руки.
Что его так тревожит? Боится, что я отвечу на его вопрос не так, как ему хотелось бы?
– Помнишь, перед тем чертовым разговором… Там, на ферме… – Он пытливо заглядывает мне в глаза.
Я снова краснею сильнее прежнего, но тихо спрашиваю:
– Что?
– Ты сказала, что думала, будто относишься к людям, которым не дано любить, – тихо, не сводя с меня темных от волнения глаз, произносит Грегори. – Думала до того, как мы поехали к Сэмюелю… Я правильно тебя понял?
Потупляюсь. Говорить о чувствах после всех потрясений непросто и вместе с тем на удивление легко.
– Ты понял меня правильно, – со спокойствием, какого сама от себя не ожидала, отвечаю я.
– А потом все совершенно изменилось? Так? – Взгляд Грегори до того горяч, что опаляет мне щеки.
– Так, – говорю я, глядя на ту свою пуговку, которую он только что крутил.
– Стало быть…
– Да, – говорю я, хоть вопрос, по сути, не задан.
– Кимберли!.. – Грегори сжимает меня в объятиях так крепко, что я едва не задыхаюсь.
Но мне не страшно. Честное слово! Я и умереть готова от порыва его любви. Не верите? Думаете, я несу чушь? Значит, наверное, никогда не любили, как люблю его я.
Сидим, обняв друг друга, неопределенно долго. Наконец осмеливаюсь взглянуть ему в глаза.
– А ты?… – Мой голос обрывается – опять мучает совесть.
– Что? – с улыбкой спрашивает Грегори.
Как же я соскучилась по его улыбкам!
– Ты веришь мне? Ну… веришь в то, что то мое признание правда?
Лицо Грегори делается серьезным.
– Верю ли я тебе? После того как ты спасла мне жизнь?
Смущенно улыбаюсь.
– Если бы чувства не было, ты наверняка и не подумала бы…
Порывисто обхватываю руками его шею, и мы продолжительно жадно целуемся. Как я жила без этих поцелуев? Жизнь ли это была? Или ее ничтожное подобие? Наверное, половина моей души тоже умирала. А теперь – о чудо! – воскресла. Дай бог, навсегда!
Отстраняюсь и рассматриваю лицо Грегори. Наглядеться на эти глаза, даже морщинки у внешних углов, уверена, не получится никогда. Провожу пальцем по белеющему шраму.
– Все хотела спросить, откуда это у тебя?
Улыбается.
– Почему же до сих пор не спросила?
– Не успела.
Машет рукой.
– Да глупости. Джаспер как-то по молодости ввязался в драку, пришлось бежать ему на выручку. Пустяковая история. Не стоит об этом.
Где-то совсем рядом заливается соловей. У меня замирает сердце. Вот оно, оказывается, какое – настоящее счастье. Приходит, когда его уже не ждешь, проверив на прочность угрозой гибели…
– По тебе Пуш ужасно соскучился, – говорю я, гоня прочь мысли о смерти и безысходности.
– А по тебе Сэмюель, – отвечает Грегори, становясь совсем таким, каким он был там, в окружении лесов. – Так опечалился, что ты уехала, даже кухню забросил.
