Эдриан Маршалл - Улыбнись, малышка
На этом запись обрывалась, а следующую прабабка сделала только спустя два года. Дальше, как я поняла, она писала уже о событиях, которые происходили с ее сыном, нашим дедушкой Доуэллом, и едва ли упоминала о той истории, которую хотела оставить тайной.
Был уже четвертый час. Майлс закрыл дневник, и некоторое время мы сидели в абсолютной тишине, которую нарушали лишь порывы ветра. От пережитого волнения — как будто все это происходило вовсе не с прабабкой, а со мной — я озябла. Майлс заметил это и подошел к камину, чтобы его разжечь.
— Что скажешь, Кэрол? — обратился он ко мне, когда в камине заполыхали языки пламени.
— Мне так ее жаль, — ответила я, хотя прекрасно понимала, что Майлс спрашивает вовсе не об этом.
— Мне тоже, — кивнул Майлс, не отрывая глаз от яркого пламени. — Я знал, что наш прадед не идеал, но не подозревал, что он был таким тираном. Но я не это имел в виду. Дневник так и не пролил света на нашу историю. Элайза определенно не хотела об этом писать. Но у меня не осталось никаких сомнений: в ночь пожара случилось что-то ужасное.
— Мне показалось странным, что наша прабабка «похолодела», когда ее спросили о медальоне. Из всех похорон она описала только эту сцену. А ее фраза о том, что «только безумец мог бы назвать такое похоронами»? Что она имела в виду? — Я задумалась.
Майлс отошел от камина и снова открыл дневник.
— «Я решила похоронить его с Родериком», — повторил он.
— Майлс… — прошептала я. Меня осенила внезапная догадка, но я все еще не верила в то, что она могла оказаться правдой. — Помнишь, как на Тихом озере Мэтью предположил, что утопленник наш прадед? И мы с тобой хором ответили, что этого не может быть, потому что наш прадед погиб во время пожара? А что, если все было наоборот? Пол Кодри сгорел, а на дне озера оказался Родерик Камп? И медальон остался на его шее — никто не снимал его и не крал…
— Но как это могло произойти? — ошарашенно посмотрел на меня Майлс.
— Предположим, Родерик догадывался о побеге, который планирует Элайза. Ведь днем раньше она сама подозревала нечто подобное. Так вот, наш прадед по каким-то соображениям решил захватить прабабку с поличным. Может быть, надеялся, что она передумает, а может, намеревался застать ее врасплох, чтобы потом предъявить это на суде в качестве доказательства ее аморальности. Элайза ведь неспроста боялась, что муж отберет у нее ребенка. Аморальное поведение матери — одна из причин, по которым суд может встать на сторону отца. Итак, Родерик собрался застигнуть их на месте преступления и поэтому не пошел на вечеринку к B.C., а только сделал вид и притаился в засаде.
— И увидел, как Пол Кодри под покровом темноты прячется в конюшне.
— Верно. Вот только что было потом… Как загорелась постройка? Почему погибли оба?
— И как тогда наш прадед попал в озеро с проломленным черепом? — подхватил Майлс. — Может быть, они подрались в конюшне и поубивали друг друга? А наша прабабка, поняв, что ничего уже не поправить, решила оставить это страшное происшествие в тайне. Устроила пожар в постройке, оставив там одного, а другого отвезла на Тихое озеро…
— Тогда почему она отвезла на озеро не Пола Кодри, а нашего прадеда? Логичнее было бы сделать наоборот.
— Ты рассуждаешь как мужчина, — усмехнулся Майлс, поглядев на меня. — Логика тут не имеет никакого значения. Попробуй представить себя на месте прабабки. Хотя, конечно, не дай бог никому оказаться на ее месте. Погибает человек, которого ты любила всю свою жизнь. С этим человеком ты хотела связать свою судьбу. Этот человек — самое светлое, что было в твоей жизни. У тебя есть выбор: либо по-человечески похоронить своего мужа, которого ты никогда не любила и который тиранил тебя всю твою жизнь, либо похоронить любимого. Прабабка выбрала любимого, а мужа отвезла к Тихому озеру. Вспомни ее фразу: «Только безумец мог бы назвать такое похоронами». И вспомни медальон, который она похоронила с Родериком. Все сходится.
— Да, ты прав. Все сходится, — согласилась я, хотя уже в тот момент почувствовала, что во всей этой цепочке не доставало какого-то звена, маленького, но значимого. — Надо позвонить Мэтью. И Энистону. С этим дневником я начисто позабыла о своей старушке.
— Этого я и добивался, — торжествующе улыбнулся Майлс. — Только Мэтью сейчас не стоит беспокоить. Ты смотрела на часы?
Я кивнула.
— В это время нормальные люди спят. Хотя, я, конечно, не знаю, дадут ли Толстяку уснуть бывшая жена и вопящие кошки.
Я улыбнулась, хорошо представив себе Соммерса в окружении вопящих кошек.
— Что до Энистона, то не стоит мешать ему работать. Как только он что-нибудь узнает, обязательно позвонит вам, мэм, — попытался изобразить Майлс голос сержанта.
Получилось до того забавно, что я рассмеялась.
— Ты теперь уедешь? — отсмеявшись, спросила я у него. Мне не хотелось, чтобы он уезжал, и Майлс прочитал эту немую просьбу остаться в моих глазах. Мне показалось, ему тоже не хотелось ехать.
— Ты пытаешься меня спровадить, дорогая кузина? — с деланым укором поинтересовался он. — В такую погоду, — кивнул он на окно, за которым свирепствовал ветер, — даже собак не выгоняют. С твоей стороны это не очень-то красиво. К тому же мои глаза так устали от прабабкиных каракулей, что я не уверен, смогу ли следить за дорогой.
— Что ж, дорогой кузен… — я сделала лицо хозяйки, которая готова была терпеть ночного гостя только из вежливости, — мне ничего не остается, как выносить твое присутствие до утра. Но ты скрасишь мне твое в высшей степени неприятное общество, если сделаешь еще порцию того отвратительного напитка, которым потчевал меня в прошлый раз.
Майлс прекрасно понимал, что мои слова всего лишь шутка. Он смотрел на меня со странной улыбкой, которая блуждала по его лицу, как солнечный зайчик, пущенный с помощью зеркальца шаловливым ребенком.
— Чему это вы улыбаетесь, дорогой кузен?
— Я сейчас подумал, что совсем еще недавно мы с тобой именно так и общались. Только тогда наши взаимные перепалки вовсе не были безобидной шуткой. Мы действительно считали друг друга отвратительными, несносными и, когда сталкивались лбами, изо всех сил демонстрировали свое взаимное презрение. Неужели это было?
— Было, — кивнула я. — Майлс, прости меня за шрам, который я оставила тебе на память. Я очень разозлилась, но, если бы знала, что так получится, ни за что не запустила бы в тебя тем пуфом.
— А ты меня за нос, который я посоветовал тебе увеличить, чтобы губы казались меньше. Я был полным идиотом. У тебя очень красивые губы.
— Ты правда так считаешь?
