Терри Грант - Букет фиалок
— Давно хотел тебя спросить: не жалеешь, что поменяла название магазина?! — прокричал ей вслед Ласло. — Прежнее звучало романтичнее — «Букет фиалок»…
— Я вообще ни о чем не жалею, — появившись в дверях в жемчужно-сером брючном костюме, с улыбкой ответила Кэй. — А вот ты можешь очень сильно пожалеть, что разговариваешь так громко. Роби еще спит…
— Роби? — радостно встрепенулся Ласло. — Так он сегодня не с няней?
— Она отпросилась до вечера. Пока ты забирал мотоцикл из мастерской, мне пришлось вспомнить все колыбельные, какие я только знала. Так что, если не хочешь петь фальцетом до самого вечера, веди себя тихо, как мышка.
— Ради Роби я готов день и ночь заниматься вокалом, — рассмеялся Ласло.
— Только не забудьте сделать обеденный перерыв, — потрепав его по волосам, напомнила Кэй. — Я уже все приготовила, тебе останется только разогреть… Да, чуть не забыла, после встречи с Миклошем мне нужно будет заглянуть в галерею к Алексу, уточнить у администратора дату открытия выставки. Думаю, это ненадолго, часам к восьми уже буду дома.
Кэй несколько раз подряд звонко чмокнула Ласло в щеку и уже направилась было к двери, но он удержал ее, властно схватив за запястье.
— Ты же не собиралась сегодня в галерею, — приглушенно сказал он, окинув ее подозрительным взглядом.
Кэй непринужденно пожала плечами.
— И что с того? Я и в магазин сегодня не собиралась.
— Но все-таки идешь, — недовольно бросил Ласло.
— А что тут такого? — недоуменно откликнулась Кэй. — Раз картина уже закончена, почему бы не сменить обстановку? И потом, я ведь тебе уже сказала, что соскучилась.
— По кому? — лихорадочно выпалил Ласло.
Кэй удивленно вскинула брови, а потом звонко рассмеялась.
— А ты как думаешь? По «Королеве цветов», конечно. Не по Миклошу ведь… По нему и без меня есть кому скучать.
Ласло несколько секунд напряженно вглядывался в улыбающееся лицо жены и наконец еле слышно спросил:
— Ты смотрела сегодня по телевизору «Новости культуры»? Самое начало программы… Смотрела, ведь так? Признайся…
Кэй снова рассмеялась.
— Если бы там пели колыбельные, тогда, конечно, не пропустила бы. А что, сегодняшний выпуск был каким-то особенным?
Ласло выпустил ее руку и, отведя глаза, пробормотал:
— Нет, ничего такого. Самый обыкновенный… Такой же, как всегда… Просто я думал, что там будут показывать тебя.
— Меня? — Кэй расхохоталась еще громче, но тут же испуганно прикрыла рот ладонью, бросив быстрый взгляд на дверь спальни. — С чего вдруг? — понизив голос, спросила она.
Ласло не ответил.
— Ты сегодня взъерошенный не только внешне, — с мягкой иронией заметила Кэй и, немного помолчав, прошептала: — Я хочу ответить тебе на вопрос о мужчине, который умнее и талантливее.
Ласло вскинул на нее напряженный взгляд.
— Если бы мне пришлось выбирать даже из всех мужчин нашей планеты, я выбрала бы только тебя, — прошептала Кэй, обняв его за шею. — Тебя одного… Даже если все остальные были бы в тысячу раз умнее, красивее и лучше… Потому что за эти два года, что мы прожили вместе, я полюбила тебя, полюбила всей душой… Хотя все никак не могла набраться смелости, чтобы сказать это. Я думала, что самым лучшим доказательством моей любви стало рождение Роби. Я никогда не родила бы ребенка от нелюбимого мужчины, к которому не испытываю ничего, кроме безразличия, поверь мне. И прости… Прости, что так долго не решалась сказать такие простые и короткие слова: я люблю тебя.
Поцеловав еще раз оторопевшего Ласло, Кэй вышла из квартиры.
Постукивая каблучками, она быстро спустилась по ступеням и, распахнув дверь подъезда, зашагала по улице, подставляя лицо лучам солнца. Их новый большой цветочный магазин с картинами, сувенирами и открытками, как мечтал когда-то Ласло, находился теперь всего в двух кварталах от дома, и Кэй уже давно не прибегала к высокоскоростной помощи «харлея», чтобы добраться до него.
«Как все-таки быстро меняется окружающий нас мир… А мы в нем — еще быстрее, — думала она, бодро шагая по тротуару. — Еще недавно вот этого торгового центра здесь не было и в помине, а вон та стильная кофейня на углу была неприметной, насквозь прокуренной бильярдной… А я сама — ни в чем не уверенной, во всем сомневающейся, взбалмошной, живущей в мире грез о принце-художнике простушкой. Никому не известной, одинокой и поэтому ни на секунду не расстающейся со случайно приобретенным двухколесным приятелем. И вот теперь даже сама себя не узнаю. Решительная, ни секунды не колеблющаяся даже в самых непростых ситуациях, остепенившаяся реалистка… Знаменитая на весь Будапешт художница, любимая и, что самое главное, любящая жена, счастливая и заботливая мать… И, как следствие, осторожная в выборе средств передвижения женщина… — Кэй проводила немного грустным взглядом промчавшуюся по улице мотоциклистку, ярко-рыжие волосы которой лихо развевались на ветру, и подвела итог: — А ведь все это благодаря Энн. Благодаря ее умению быть все понимающей, самой лучшей, самой преданной подругой на свете…»
Кэй вспомнила, как на следующий день после свадьбы Энн, в сторону которой она даже не желала смотреть из-за недавней выходки, подошла к ней и сказала:
— Я знаю, что ты сейчас ненавидишь меня. И возненавидишь еще больше, когда узнаешь, что разговор о картинах я завела по просьбе твоего мужа, что я согласилась помочь ему сделать из тебя художницу, в которой стремление добиться признания победит все остальные стремления, мысли и чувства. И, конечно, воспоминания… Воспоминания о Фабьене, которые мешают тебе любить, быть веселой, беззаботной, счастливой… которые мешают тебе нормально жить…
Шокированная тогда этим признанием, Кэй отшатнулась, словно собралась бежать от своей подруги куда глаза глядят, но Энн, не обращая внимания на ее реакцию, все продолжала и продолжала говорить.
Она рассказала о звонке Ласло, о своей растерянности и замешательстве, которые долго не позволяли ей принять хоть какое-то решение, о его переживаниях и страхах, которыми он осмелился поделиться только с ней и только сейчас, когда они увиделись на свадебной вечеринке… Но самое главное — она рассказала Кэй о его любви. Неожиданной даже для него самого и потому сильной, страстной, готовой все вытерпеть и простить… О любви, не испугавшейся даже соперничества, даже безразличия.
— Ласло пугает не то, что ты можешь уйти от него к Фабьену, а то, что тот опять бросит тебя и ты опять будешь страдать. Страдать еще сильнее, чем сейчас, — твердила Энн. — Ты только подумай: этот мужчина не страшится одиночества. Своего одиночества, Кэй, вдумайся в это. Он боится, что ты останешься одинокой. Одинокой навсегда, потому что не сможешь полюбить никого другого. А он не хочет для тебя такой участи, он хочет, чтобы ты была счастлива, и, если это возможно, именно с ним. Он хочет, чтобы у тебя была семья… ваша с ним семья. И дети, ваши дети… Но он не уверен, хочешь ли этого ты. Он не уверен, захочешь ли ты остаться с ним навсегда, не сбежишь ли к своему французу, как только тот случайно появится в поле зрения. Именно поэтому Ласло и придумал для тебя такой вот отвлекающий маневр — занятие живописью, чтобы меньше оставалось времени на воспоминания и бесполезные мечты.
