Джулия Тиммон - Если любит – поймет
— А чего ты стоишь здесь, в сторонке? — Он смотрит на Максуэлла, потом на меня, потом снова на него. — Пойдемте ближе к свету, к людям, к музыке!
— Я занят, — говорит Максуэлл. — Мы беседуем, разве не видишь?
Парень поднимает руки.
— Понимаешь, мы поспорили…
— Я же сказал, что занят, — категоричнее произносит Максуэлл.
— Нет, подожди, — не унимается длинный. Остальные следят за сценой с неприкрытым интересом. — Ответь на один вопрос, чтобы мы не мучились.
— Потом, — не глядя на него, говорит Максуэлл, берет меня за руку и отводит в сторону. — Насколько я понял, ты не все сказала? — спрашивает он.
Мне по-прежнему страшновато, тревожно и немного совестно.
— Не все. Но, может… я не вовремя лезу с разговорами?
— Почему же не вовремя? — спрашивает Максуэлл, засовывая руки в карманы.
Пожимаю плечами.
— Ты празднуешь, веселишься. Должен быть с ними, с людьми, без которых не было бы твоего фильма…
Максуэлл кривится.
— Если начистоту, я не особенно люблю многолюдное веселье. Пьяные люди перестают быть самими собой, начинают дурачиться, нести разную ерунду. — Он машет рукой и снова засовывает ее в карман.
— Все равно… Вы одна команда, можно сказать семья, а я тут, по сути… лишняя.
— Помнишь, я сказал, что без тебя мне вообще будет не до праздника? — ничего не выражающим голосом произносит Максуэлл.
— Помню, — затаив дыхание, отвечаю я.
— Я слов на ветер не бросаю, — тем же тоном прибавляет он.
Можно было бы возликовать, но голос Максуэлла слишком бесстрастный и скорее расстраивает, нежели радует. К чему он вспомнил о тех своих словах, я не понимаю. Так или иначе, надо скорее все досказать, а то к нам снова подвалит веселая компания и, кто знает, чем это закончится. Собираюсь с духом, смотрю на мигающую гирлянду и говорю:
— В тот ужасный день, то есть вечер… В общем, я повела себя глупо, дико и эгоистично… Мне очень стыдно. Если можешь, прости.
Максуэлл поджимает губы, какое-то время молчит, потом смотрит на меня исполненным тоски взглядом.
— Сказать «прощаю» легко, — говорит он, опуская глаза. — Но ведь дело не в словах, а в том…
— Как мы на самом деле относимся к прошлому друг друга, к профессии и ко всему прочему? — договариваю за него я поразительно уверенным звучным голосом. — Правильно?
Максуэлл смотрит на меня немного удивленно и кивает.
— Правильно.
— Поверь, я много думала об этом… — Говорить мне непросто — не хочется казаться нудной или же притворной хитрюгой, которая прикидывается овечкой, только чтобы вернуть отношения. — У меня такое чувство, что я за это время… набралась ума, стала во многих смыслах совсем другой. — Взволнованно проглатываю слюну. — Но это совсем неважно. Главное, чтобы ты не сердился… Чтобы простил…
Максуэлл смотрит на меня так, словно мы доживаем на земле последние мгновения и он хочет запечатлеть в своей памяти каждую мою черточку.
— Я давно тебя простил, — негромко говорит он.
Я угадываю его слова больше по движению губ, потому что играет музыка.
— Правда?
Он кивает, отводит взгляд в сторону и глубоко вздыхает.
— С Вайноной Хоулден мы встречались несколько лет назад, — произносит он. — Наши родители какое-то время жили по соседству, потом Хоулдены вернулись назад, в Англию.
Я поднимаю руку.
— Ты не обязан передо мной отчитываться.
— Нет, почему же… Я хочу, чтобы ты все знала. — Максуэлл на секунду-другую умолкает и продолжает: — Наш роман длился недолго, всего пару месяцев. Вайнона, если захочет, может быть просто очаровашкой, но хватает ее ненадолго. Я, конечно, тоже не подарок. — Он пожимает плечами. — В общем, мы быстро разбежались и больше ни разу не виделись. Я, разумеется, сразу понял, что твоя начальница именно она, та самая британка Вайнона Хоулден, и обязательно рассказал бы о нашей с ней связи, но в тот вечер мне показалось, что это будет неуместно, вот и все. Может, конечно, следовало сразу все выложить… — Он пожимает плечами. — Так или иначе, но я не чувствую себя виноватым.
— Ты совершенно ни в чем не виноват, — убежденно говорю я, встряхивая волосами, благо сегодня меня украшают длинные каштановые локоны, почти как свои, с которыми я по глупости распрощалась. — Прошу тебя, давай забудем мою выходку. Хотя бы сделаем вид, что забыли. И останемся… — спотыкаюсь, чувствуя себя несколько неловко, — …друзьями?
Наши взгляды встречаются, и у меня в жилах вскипает кровь. Возможно ли это? — размышляю я. Видеть в человеке, чье присутствие буквально воспламеняет, просто друга? Сумею ли я повзрослеть настолько? И нужно ли это?
Глаза Максуэлла светлеют, губы трогает едва заметная улыбка. Он приоткрывает рот с намерением что-то сказать, но в это мгновение снова стихает музыка и толпа хором зовет:
— Максуэлл!
Он нахмуривается, говорит одними губами «не дадут пообщаться», нехотя поворачивается и снова смотрит на меня. Я улыбаюсь и легонько подталкиваю его вперед.
— Иди.
Максуэлл на миг берет мою руку, выразительно заглядывает мне в глаза и направляется к друзьям. Я провожаю его долгим взглядом и представляю себе, что мы снова вместе. Заревновала бы я, если бы вновь могла считать его своим? Не знаю… Во всяком случае, постаралась бы не допустить ничего подобного. Лишь при этом условии у нашего романа было бы будущее.
В честь Максуэлла опять провозглашают тост, но я не вслушиваюсь в слова, потому что слишком взволнованна. Прижимаю прохладный бокал к щеке и смотрю на вечерний город. По лентам дорог текут потоки машин, в домах горит свет. У каждого нью-йоркца своя жизнь, своя печальная или счастливая история…
Какого черта я предложила ему быть просто друзьями?! — вдруг спрашиваю себя я. Что, если он подумает, будто ничего другого мне от него не нужно, что я постаралась его понять, но не желаю принимать?
Мною снова овладевает страх, но иной — от которого делается холодно и неуютно. Я поворачиваюсь и пытаюсь найти Максуэлла глазами, но его поглотила шумная толпа, его голос утонул в звуках смеха и музыки. Что, если он больше не подойдет? — с ужасом думаю я. Вдруг возможности поговорить с глазу на глаз нам больше не выдастся?
Не знаю, сколько прошло времени — мне кажется, что целый век. Максуэлл, если и показывается на глаза, то на какую-нибудь секунду, а потом снова исчезает. Меня давно покинули остатки надежды, но я почему-то до сих пор торчу здесь. Может, мне не хочется расставаться с иллюзией или мириться с мыслью о том, что он даже не намекнул, будто желает все вернуть. Что-то здесь не так… Его взгляды, вообще поведение — все, по-моему, говорило о другом… Или я это выдумала? Приняла желаемое за действительное? Мне казалось, что я почувствую себя намного лучше, даже если просто получу прощение, но облегчения не наступило и на сердце по-прежнему тяжелый камень.
