Уинифред Леннокс - Гони из сердца месть
Тогда, даже если…
Никаких «если»! — скомандовала себе Рамона, вспомнив уроки по развитию интуиции. Надо подсчитать, сколько времени понадобится, чтобы вылить дрянь из бутылок, залить нормальный напиток и закупорить их…
Это возможно, решила она, произведя подсчеты. Но нужны помощники. Я их найду. Я их заставлю поработать на меня. Я их куплю.
Рамона летела сквозь ночь. Подумать только, неужели она собиралась мстить миру, мужчинам, даже Гаю?
Внезапно сердце Рамоны сжалось, а, когда снова «разжалось», невероятная мысль ударила по мозгам.
Да может ли такое быть? От неожиданности Рамона убрала ногу с педали газа, и «Эй-Си» замедлил ход.
Лондон… Чемпионат курильщиков трубок… Блондинка рядом с Гаем… Похожая на нее настолько, что ей даже звонили знакомые и спрашивали — давно ли она вернулась из Лондона? Они тоже видели Гая и «ее» по телевизору.
Моя сестра так похожа на тебя.
Это говорил Рик, которого она оставила спать в гостинице.
Да неужели? Рамона хрипло рассмеялась.
Ну что ж, она выяснит и это. Если захочет.
Дальний свет фар ударил по глазам и ослепил от неожиданности. Но Рамона не нажала на тормоз, она продолжала лететь вперед.
Фары вильнули в сторону, задергались, уступили.
— Ложная тревога, — выдохнула Рамона.
Чувство, которое она испытала сейчас, облегчением назвать трудно. Ей снова вспомнилась фраза, которую бросил совершенно пьяный Рик в ресторане. Он сидел напротив нее, из последних сил держась прямо.
— Скажи спасибо, что ты похожа на мою сестру.
Сердце билось в горле, а в ушах грохотал молот. Господи, думала Рамона тогда, чего же мне не хватало в жизни, в моей прекрасной размеренной жизни? С маленькими радостями, с любовью с Гаем, хотя уже и не такой, как прежде. Может быть, не стоит ожидать прежних страстных чувств? Надо оставить их таким, как Патрик? А самой радоваться тихому огню, который горел между нами?
Патрик. При мысли о сыне Рамона похолодела. Даже его она отодвинула от себя в своем эгоистическом желании невесть чего. Холодный ручеек пота потек по спине.
Внезапно откуда-то из глубин сознания всплыл игривый голос Гая и его вопрос. Он задал его после того, как Рамона рассказала ему, что пила и пульке, и мескаль, и текилу: «Ты шпионка или террористка? Или в тебя вселился дьявол?»
И то, и другое, и третье! Все правда, если это поможет ей сейчас! Рамона впилась в руль, придавила педаль газа, включила дальний свет и двинула свою мощную машину дальше. Она гнала на предельной скорости, разрывая темноту мексиканской ночи ревом мотора и яркими сполохами света фар.
— «Эй-Си», давай, давай, — шептала она. — Вперед, бульдожка! У тебя мертвая хватка. Ты вытащишь меня отсюда. Я уверена в тебе.
Рамона, не сбавляя скорости, пролетела по деревне и остановилась возле знакомых ворот. Не заглушая мотора, она вынула из кармана тонкой куртки бумажник, пересчитала наличные и с облегчением перевела дыхание: хватит. Как мудро она поступила, сняв с карточки деньги перед поездкой сюда. Потом достала из-под сиденья запасной барабан для «барракуды», вынула тот, в котором было на одну пулю меньше, и опустила его в карман — он может оказаться дороже денег, — а в револьвер вставила нетронутый.
Она сидела не двигаясь. Сердце ее тревожно билось, как будто ожидало от нее решения.
И Рамона сказала себе: если все удастся, если все закончится нормально, я не стану ничего выяснять у Гая о той, которая похожа на меня.
Она надавила на клаксон.
Глава шестнадцатая
Тени ушедших
Элен наклонилась над деревянным ящиком, из которого выглядывали зеленые тонкие побеги с тремя листиками. Глядя на них, ей всегда хотелось улыбаться. Еще один сорт винограда, и, как уверял ее селекционер, ему не будет равных.
— Что ж, посмотрим, — тихо сказала Элен невидимому собеседнику.
Она потрогала боковой листик, он был твердым, полным жизни.
Как правильно я поступила, похвалила себя Элен. Она заплатила ученому пока только тридцать процентов от обещанного. За каждый листик по десять, смеялась она, предлагая такой вариант оплаты. За каждый следующий она станет доплачивать по десять.
Он согласился. А куда ему деваться? Он знал то, на что и делала ставку Элен Гарнье: она сумеет зарегистрировать этот сорт без помех, чего не удастся сделать ему, поскольку его имя не имеет громкой славы.
Элен прошлась в дальний конец питомника, приоткрыла форточку, впуская легкий ветерок. Она почувствовала горьковатый аромат. Это наверняка хризантемы. Желтые хризантемы. Любимые цветы Поля.
Какая-то горечь появилась и во рту. Да, пожалуй, только от этого человека она не сумела добиться того, чего хотела. Он оказался сильнее, причем своей очевидной слабостью.
Элен вспомнила последний разговор, произошедший незадолго до смерти Поля.
— О чем ты говоришь, моя дорогая и единственная племянница? — насмешливо спросил он. — Ты ведь знаешь, я не тебе оставлю этот виноградник. — Тонкое, гладко выбритое лицо было совершенно спокойно.
— Ты еще можешь передумать, дядя. — Элен интонацией выделила последнее слово. — Ты ведь не собираешься покинуть нас прямо сейчас?
Элен вспомнила странное чувство, возникшее у нее тогда. Может быть, его даже стоит назвать недоумением. Она привыкла получать все, что хотела, добивалась всего, чего хотела, заставляла других расставаться с чем угодно, потому что она так хотела.
Так было всегда. В детстве, когда она росла в семье старшей сестрой, девочкой, которую ожидало сказочное будущее. Какая милая, какая умная, какая сообразительная. Ах-ах, вундеркинд! — умилялись подруги матери, когда Элен читала в три года так, как другие дети в шесть. И она оправдала надежды взрослых. Впрочем, понимала теперь Элен, дети как обезьянки, они всегда знают, чего хотят от них взрослые. И они готовы сделать это в ответ на дары, которыми взрослые готовы их осыпать за то, что они, взрослые, оказались провидцами. Понимала Элен и другое: стать вундеркиндом проще простого. Взрослые давно забыли все, что знали в детстве, поэтому они удивляются каждой новости, которую слышат от растущих детей.
В пятнадцать лет Элен поступила в Сорбонну, а в двадцать пять стала профессором химии и… обнаружила то, что потрясло ее до глубины души. Она стала… такой же, как все. Больше никто не умилялся ее неординарности — какая разница, сколько лет профессору химии? Двадцать пять или тридцать пять? Все, спектакль окончен, вундеркинд, уходи со сцены!
Вот тогда Элен огляделась и ее охватило странное чувство. Чувство протеста. Она снова должна стать непохожей на других. Но как? Что теперь она должна сделать? Что способно выделить ее из толпы, из новой для нее «взрослой» среды?
