Дороти Иден - Винтервуд
Место было совершенно очаровательное. Над синими и лиловыми осенними маргаритками порхали бабочки, здесь росли поздний душистый горошек, гелиотроп и синие флоксы. Флора сказала, что в летние месяцы здесь растут лобелия, трава горчанка и вьюнок. Она энергично направила свое кресло по неровным плитам к тому месту, где ветви вьюнка оплели каменную головку младенца, установленную на изящном пьедестале. На закругленном лобике и сломанном носу лежали листья.
Глаза заросли мхом. В камне была трещина, кривившая улыбающийся рот.
Лавиния отвела в сторону ветви растения и начала удалять мох из глазниц. Флора молча наблюдала за ней. Когда она закончила свою работу и круглощекое личико стало чистым и каким-то странно обнаженным, Флора вздохнула:
— Я всегда это делала, а теперь не могу, но никому другому я бы не позволила. Это мой ребенок.
— Сад просто восхитительный, — сказала Лавиния.
— Его посадила моя бабушка. И она же установила здесь эту головку. Это было до того, как родился папа, она тогда очень много размышляла о младенцах. Она имела обыкновение сидеть здесь и мечтать, что у нее появится собственный младенец. А потом, когда родился папа, она умерла.
— Как здесь грустно.
— В этом саду вовсе не грустно, — энергично запротестовала Флора. — Сюда никто не смеет входить без моего разрешения. Если вы сядете вон под тем фиговым деревом, никто со стороны дома вас не увидит. Во всем поместье нет лучшего места, если хочешь спрятаться. — Неожиданно она добавила: — Если вам захочется побыть одной, мисс Херст, вы можете приходить сюда. Только не забывайте закрывать дверь в стене, чтобы Эдвард не мог войти.
— Бедный Эдвард.
— Никакой он не бедный. Он подлизывается к бабушке Тэймсон. Я думаю, он хочет получить одну из бриллиантовых брошей, чтобы подарить ее потом своей будущей жене. Хотя даже представить себе не могу, кто согласится пойти за него замуж. Вы станете сидеть под фиговым деревом и мечтать о младенце, мисс Херст?
Эта быстрая смена темы разговора застала Лавинию врасплох. На этот раз ей не удалось быстро придать своему лицу сдержанное выражение. Она думала о матери Дэниела, праздно сидевшей на солнце с умиротворенным и довольным видом и мечтавшей о рождении своего ребенка. Она не хотела довольствоваться каменным младенцем, пусть и очаровательным.
Неправда, что в саду не было грустно. Здесь было невыносимо грустно.
— Ты еще слишком молода, чтобы рассуждать о таких вещах, Флора. Пошли в дом. Становится прохладно.
Флора без каких-либо протестов позволила себя увезти. Но надеяться, что она отказалась от интересующей ее темы, не приходилось.
Наверху она спросила:
— Что вы наденете сегодня вечером к обеду, мисс Херст?
— Я думаю, мое синее шелковое платье.
— У вас это единственное хорошее платье?
— Если не считать того коричневого, что сейчас на мне.
— А вам бы хотелось иметь розовое платье, вроде того, которое, по вашим словам, могла бы иметь я?
— Конечно, но вряд ли я могу попросить твою маму, чтобы она приобрела такое платье не только для тебя, но и для меня.
— В опере вы были очень красивой. Папа так и сказал. — Флора задумалась. Вдруг она сказала: — Не грустите, мисс Херст!
— Не грустить?
— Ну, о том, что у вас не будет ребенка. У вас в тот момент лицо было грустное.
— Ты вечно что-нибудь вообразишь, — резко сказала Лавиния. — И не презирай так мое синее шелковое платье. Оно вполне уместно в моем положении.
Перемена, происшедшая в Шарлотте к обеду, была просто поразительной. Объяснялась она тем, что Дэниел преподнес ей подарок — маленькую итальянскую борзую в красном кожаном ошейнике. Он побывал у новых обитателей Крофтхауза. Оказалось, что они разводят собак этой причудливой породы.
Шарлотта была ею совершенно очарована. Она взяла маленькое дрожащее создание на руки и заявила, что назовет ее Сильвией.
— Спасибо тебе, дорогой, — прошептала она. На ней было красное платье, и теперь, когда радость вызвала слабый румянец на ее лице, она выглядела удивительно привлекательной.
Лавиния, ставшая свидетельницей нежной сцены в гостиной, — звонок к обеду прозвучал несколькими минутами раньше обычного — подумала: он ее любит.
Борзая оказалась чудесной игрушкой, и Шарлотта настояла на том, чтобы во время обеда она все время находилась у ее ног. Она заявила, что головная боль у нее совершенно прошла, и очень повеселела.
— Дэниел, давай устроим какие-нибудь развлечения. Нельзя, чтобы из-за тети Тэймсон во всем доме воцарился мрак. Он уже и на детях сказывается. Не правда ли, мисс Херст? С Флорой стало особенно трудно справляться. Но я должна сказать, что мой милый Тедди, когда мне удалось в конце концов его уговорить, принес тете Тэймсон свою тетрадку и показал, как хорошо он умеет писать. Он был необычайно мил с ней, и его очень рассмешило, когда он узнал, что у нее плохой и неровный почерк, намного хуже, чем у него. Я надеюсь, когда придет мистер Маллинсон, ее подпись не окажется до такой степени неразборчивой.
— На этот случай существуют свидетели, — сказал Дэниел. — Я бы предложил назначить свидетелями ответственных лиц, таких как миссис О'Шонесси и мисс Херст. Если впоследствии понадобятся письменные показания под присягой, они могли бы их дать.
— Конечно, — с облегчением произнесла Шарлотта. — Ты так хорошо все понимаешь.
— Ты совершенно убеждена, что желание твоей тетушки именно таково?
— Ну разумеется! Она только об этом и думает. Она не успокоится, пока это не будет сделано. Это она заявила еще в Венеции, милый.
Дэниел почувствовал, что в голосе жены снова появилась нервная нотка, и быстро сказал:
— В таком случае чем скорее, тем лучше.
Шарлотта слегка вздохнула:
— Да, я написала мистеру Маллинсону и предложила ему прибыть в субботу. Возможно, он пожелает переночевать у нас. Тетя настаивает, что завтра, если она будет достаточно хорошо себя чувствовать, она отправится навестить могилу маленького Тома. Доктор говорил, что ей следует выходить на воздух, надеюсь только, что она не всегда будет избирать для прогулок кладбище. Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом.
— У меня как раз есть такая тема, — сказал Дэниел. — Перед самым обедом прибыла почта. Мы получили приглашение провести уик-энд в конце месяца в Виндзорском замке, присутствовать на балу и на эскотских бегах.
Шарлотта захлопала в ладоши.
— Ох, как это замечательно! — Но вдруг лицо ее помрачнело. — Но вряд ли я могу оставить тетю.
— Глупости! В доме, где полно прислуги!
— Да, но что, если... — она запнулась и закончила фразу словами, которые, как была уверена Лавиния, вовсе не собиралась произносить, — ...что, если она позовет меня?
