Кетлин О'Брайен - Запретная страсть
– Пойдем, конечно, пойдем, – сказал он, схватил ее руку и положил на локоть Брэндону. – Человек хочет помочь, зачем же отказываться?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
К тому времени, как Тим Уиттейкер закончил свой рассказ, он окончательно протрезвел. Келси сидела рядом, держала его за руку, и у нее было такое чувство, словно она находится под водой и наблюдает за всем сквозь плотную полупрозрачную массу.
Всю дорогу до кабинета Брэндона она старалась убедить отца в том, что не стоит распространяться о своих трудностях перед Брэндоном. Но отец, очевидно, почуял, что Брэндон не откажется помочь ему, и решительно настроился все рассказать, а Брэндон, по одному только ему известным причинам, настроился выслушать.
Она было отказалась пойти с ними, надеясь таким образом показать Брэндону, что не собирается участвовать в этом… в этом попрошайничестве. Но, опасаясь, что, если не будет сдерживать отца, он может наговорить много лишнего, она прошла с ними в кабинет.
Пока Тим Уиттейкер рассказывал, Брэндон не проронил ни слова. Он сидел за столом, Келси слушала и думала: он точно богиня справедливости и с завязанными глазами – не видит ни отцовского стыда, ни моей растерянности, только сидит и бесстрастно взвешивает факты.
История была весьма банальная: букмекер предложил Тиму заманчивую ставку и у того не хватило духу отказаться.
– Сколько вы проиграли?
Келси и отец, как по команде, одновременно взглянули на Брэндона, услышав, каким спокойным тоном он задал вопрос. Но ничего похожего на Справедливость с весами они не увидели: у Справедливости не может быть такой презрительной усмешки. Признания Тима не шокировали Брэндона, а лишь подтвердили его самую низкую оценку человеческой природы. Келси отвернулась.
– Сколько же?
– Пять тысяч долларов, – ответил отец, и у него хватило совести чуть-чуть покраснеть.
Келси застонала. Она никак не ожидала, что так много.
– Ах, папа! – прошептала она, изо всех сил нажимая пальцами на глаза, словно хотела заставить эту унизительную сцену исчезнуть. – Папа, как ты мог?!
– Он же предложил мне пять к одному, – жалким, кающимся тоном проговорил отец. – Если бы я выиграл, то получил бы двадцать пять тысяч. Ты же знаешь, что это значило бы для нас, Келси.
– Но ты не выиграл, – проговорила она тихо, не глядя в его сторону. – Ты никогда не выигрываешь.
– Вот уж нет, я выигрывал, – наивно возразил отец.
Со щемящим сердцем Келси посмотрела на Брэндона, гадая, услышал ли он за этими словами незащищенность и уязвленное самолюбие.
– Папа, – чувствуя себя неимоверно жалкой, проговорила Келси. – Прошу тебя, не втягивай в это Брэндона. Пойдем ко мне. Что-нибудь придумаем…
– Я выигрывал! И дал тебе окончить колледж, – продолжал Тим, делая вид, будто не слышит ее. – Не слишком дорогой, конечно, ты заслуживала лучшего, но…
У отца покраснели глаза, в них появился блеск, от которого у Келси упало сердце. Значит, предстоит та еще ночка – сплошные слезы и жалобы. Ну что же, возможно, это лучше, чем когда он храбрится и пыжится.
– Ах, папа, я знаю, сколько ты для меня сделал, – сказала она, ни капельки не кривя душой. Он ей помогал, хотя крошечные суммы, которые она получала, но чаще не получала, с трудом покрывали затраты на учебники. И все равно она знала, как трудно было ему скопить даже эти деньги, и ценила любовь, с какой они посылались ей. Она брала ссуды на учебу в колледже, по вечерам перепечатывала диссертации, а по выходным работала официанткой – хваталась за любой заработок, какой только могла найти.
Но отцу хотелось хорошо выглядеть в глазах Брэндона, и она не могла отказать ему в такой слабости.
Брэндон отреагировал очень сдержанно – очевидно, лирическое излияние не произвело на него впечатления:
– Позвольте мне уточнить, правильно ли я понял. Вы просите Келси заплатить ваш долг?
Отец неловко заерзал.
– Ну, больше всего на свете мне не хотелось бы перекладывать это на Келси… но…
– Но вы все равно это делаете, – хмуро проговорил Брэндон.
– А к кому же мне обращаться?
Глаза у отца продолжали поблескивать, и у Келси снова беспокойно сжалось сердце. Она не могла видеть его таким. Еще меньше ей хотелось, чтобы Брэндон подумал, будто Тим Уиттейкер всего лишь слезливый, слабовольный пьяница.
Нельзя судить о человеке только по его слабостям. Она подняла подбородок, хотя Брэндон не мог этого видеть.
Брэндону ничего не известно о годах, когда отец один растил и воспитывал ее, о ночах, когда он до утра носил ее по комнате, напевая ирландские колыбельные, чтобы дочке легче было перенести высокую температуру. Брэндон ничего не знает о часах, которые отец брал за свой счет, чтобы поприсутствовать на школьном конкурсе или выстаивать с распаренным лицом у раздевалки во время школьного бала.
Брэндону невдомек, как старается отец остаться трезвым и как ненавидит себя, когда это ему не удается.
Она твердо взглянула на Брэндона и снова взяла отца за руку.
– Вот и правильно, что обращаешься ко мне, – решительно произнесла она. – Мне бы не хотелось, чтобы ты обращался к чужим людям.
Она подчеркнула последнюю фразу, надеясь, что Брэндон поймет.
– А к кому же мне еще обращаться? – повторил отец. – Кто у меня еще есть?
Брэндон вскинул голову.
– Вы хотите сказать – теперь, когда умер мой брат?
И слова и тон, каким это было сказано, звучали оскорблением, и Келси даже отпрянула, будто получила пощечину. До ее отца доходило медленнее, но через несколько секунд и у него шея и щеки стали наливаться краской.
– Я не совсем понял: что вы имеете в виду? – настороженно спросил он.
– Дуглас оплачивал долги твоего отца, так, что ли, Келси?
Ей показалось, что она тоже покраснела, и она приложила к лицу онемевшую руку. Щеки были холодными, будто кровь у нее остановилась.
Но Брэндону было все равно, побелела она от ужаса или покраснела со стыда, ведь он не мог этого видеть. Для него подобные детали были так же неразличимы, как звездное небо и темный, непроницаемый свод в ночных джунглях. Она смотрела на закрывшие его глаза бинты. Он столького не может видеть, подумала она, столького не понимает…
– Ну хорошо, – стараясь не потерять достоинства, проговорил отец. – У нас с Дугласом были кое-какие деловые отношения…
– Я спрашиваю Келси, – оборвал его Брэндон ледяным тоном. – Дуглас оплачивал долги твоего отца?
– Да, – тихо ответила она, устремив взгляд мимо его головы на венецианское окно.
Как внезапно все изменилось! И за окном тоже. Набежали облака, скрылись из виду звезды. Ночные деревья уже не присыпаны серебряной пудрой, они сделались грязно-серыми, с веток свисают безжизненные листья. Но ведь это, напомнила она себе, все те же деревья. И разница только в освещении, в иллюзии.
