Дженет Маллани - Счастливое недоразумение
Найдя трутницу, я зажигаю свечу, потом пытаюсь развести огонь в камине, поскольку ужасно замерз. Щепки загораются и гаснут. В комнату входит Робертс.
— Ох, сэр. Не так, сэр. — Забрав у меня свечу, Робертс зажигает огонь в камине, потом лампу на каминной полке.
— Похоже, у меня небольшая лихорадка, — говорю я. — Не о чем беспокоиться. Где бренди?
Робертс берет со стола бокал и, оглянувшись на меня, роняет его. Бренди выплескивается на ковер, бокал катится по полу. Робертс пятится.
— Что, с тобой, черт побери?! Дай мне другой бокал.
— Милорд, — говорит он. — Милорд, вы…
Я вижу свое отражение в зеркале на каминной полке. И на миг застываю от ужаса.
— Принеси мне еще бренди. Скажи леди Шаддерли, чтобы она вернулась в дом родителей. Не позволяй бастардам подниматься наверх и не принимай никаких посетителей.
— Врач, милорд, я вызову…
— Как хочешь. Это мало что изменит.
Он медлит, переминаясь с ноги на ногу.
— Иди. Я должен привести дела в порядок. — Я сажусь за стол, бумаги шуршат в моих руках, пока я ищу завещание. Миниатюрный портрет матери выкатывается на стол, и я смотрю на него. Я могу скоро встретиться с ней, но, надеюсь, не с отцом.
Вот оно, завещание. Да, я оставил Робертсу пятьдесят гиней. Другие слуги в поместье не забыты, как и бастарды. Я пишу короткие прощальные письма друзьям и сестре, надеясь, что они никогда не будут прочитаны.
Теперь Шарлотта. Я пытаюсь вспомнить условия брачного договора и, кажется, припоминаю, что ее деньги возвратятся к ней. Нужно написать ей, прежде чем болезнь совсем одолеет меня. Я хватаю чистый лист, как жаль, что я так ужасно болен. Кто, черт побери, станет моим наследником? Насколько я помню, не Бирсфорд, он слишком дальний родственник, их еще множество, но адвокаты решат это.
Если моя жена беременна, она узнает это через некоторое время, а я могу никогда не узнать, но, с другой стороны, дети без отцов — это наша семейная традиция. Пальцы не слушаются, но я сумел заточить перо и уставился на вызывающую головокружение белизну бумаги. Первым моим действием стала большая клякса на листе.
Потом я принимаюсь за письмо.
Шарлотта
— Немедленно снимите с меня платье! — рычу я наУидерс.
Она подходит расшнуровать корсет.
— Я приготовила кремовое платье с золотой сеткой для миледи.
— Не важно. Мы сегодня не поедем на обед. Его сиятельство болен.
Я умываюсь и позволяю Уидерс надеть на меня платье. Когда она заканчивает шнуровку, кто-то стучит в дверь.
Робертс. Вид у него испуганный.
— Извините, миледи, его сиятельство желает, чтобы вы немедленно покинули дом.
Я сажусь на кровать резче, чем ожидала.
— Он говорит, что вы можете вернуться в дом мистера и миссис Хейден, миледи.
Шад выгоняет меня! Он, должно быть, убежден в моей неверности.
— Почему? — Мой голос едва слышен.
— У него оспа, миледи.
Услышав шум за спиной, я понимаю, что Уидерс кинулась к двери.
— Я не останусь в этом доме, миледи. Доброй ночи, миледи.
Она проскакивает мимо Робертса, и я рада, что мне не придется ее увольнять, хотя сейчас эта победа кажется мелкой и незначительной. Я снова обретаю голос.
— Оспа?!
Робертс кивает.
— У него волдыри на лбу и ужасная лихорадка. Он не позволил мне остаться с ним.
Я встаю.
— Мы должны уложить его в постель. Я помогу вам. Вы послали за врачом? Хорошо. — Потом я вспоминаю, что Мэрианн говорила мне о своих детях. — Робертс, вы уверены?
— А что еще это может быть, миледи? Я пришлю служанку помочь вам упаковать вещи.
— Хорошо, но сначала принесите мне перо и бумагу в маленькую столовую. Я должна написать миссис Шиллингтон.
Он кланяется и поспешно выходит из комнаты.
Оспа. Я помню женщину в деревне, перенесшую эту болезнь.
Слепая, со скрюченными от шрамов пальцами, она была похожа на древнюю старуху. Ей было двадцать пять.
Я молю Бога, чтобы я оказалась права и это не оспа.
Шад
— Милорд, вы должны лечь в постель.
Я уснул за письмом. Не то чтобы уснул, но погрузился в грезы, населенные моими мертвыми товарищами по флоту, моим братом, странными людьми и ситуациями. Иногда в видения врывается голос Робертса, говорящий, что я должен встать и идти в постель. Я прогоняю его.
— Если я заразился, то заразился, милорд. Теперь это без разницы.
И Шарлотта. Слава Богу, в последние ночи мы не делили постель, и она избавлена от этой беды.
— Она ушла? Ее сиятельство.
— Да, милорд.
Робертс говорит не слишком уверено. Потом поднимает меня со стула, подставив плечо. Комната кружится перед глазами, и я рад опереться на него.
— Вам надо лечь в постель, милорд.
— Письмо, что я написал… Сожги его. Все, что может опозорить семью. — Я даже не уверен, что написал, но смутно помню, что писал Шарлотте, и знаю, что, возможно, пожалел бы о своих словах, если бы выжил.
— Да, милорд.
Несколько шагов из кабинета через гардеробную в спальню — те несколько шагов, которые я не мог заставить себя сделать в ту ночь, когда спал один, теперь я этому и рад, и сожалею об этом, — занимают часы, или это только кажется.
Я падаю на кровать. Простыни прохладные, благословенно прохладные.
Робертс изо всех сил старается снять с меня одежду и надеть через голову сорочку. Я пытаюсь ему помочь, но только мешаю.
От холодных простыней я зябну, потом горю огнем, жарким и мучительным, словно пламя ада. Я там окажусь?
Снова возникают видения. Мой корабль горит, рушатся мачты, кричат раненые, я погружаюсь в ледяную воду, у меня стучат зубы.
— Милорд, врач пришел.
Сжав запястье Робертса, я вижу новые волдыри между пальцами.
Одетый в черное врач стоит в дверях, прикрывая лицо носовым платком.
— Я проинструктирую вашего слугу жечь пастилки против инфекции, милорд.
Он осторожно проходит в комнату и вытаскивает из сумки инструменты, которые я в последний раз видел у коновалов.
— Я рекомендуют также клизму и небольшое кровопускание, это очень поможет вашему сиятельству.
Выражениями времен военно-морской службы я гоню его из комнаты вместе с инструментами и пилюлями.
Врач выпрямляется:
— Если вы отвергаете науку, милорд, для вас мало надежды.
Я снова прошу его уйти и подкрепляю свои слова действием, швырнув в него графин с водой.
— Ох, сэр, — говорит Робертс.
— И ты тоже уходи. Принеси мне бренди. И оставь меня здесь умирать.
Поскольку я решил, что умру. Я хочу умереть, чувствуя себя с каждой минутой все хуже.
