Флоренс Уэстли - Память сердца
— Это называется биотоками жизни, Рыжик. Мы, кажется, создаем себе больше нравственных и прочих переживаний, чем нам отпущено судьбой.
— Тебе легче, потому что ты предупреждал меня.
Ее глаза оставались тревожными. Она высвободилась из его объятий, аккуратно поправила юбку; попыталась привести в порядок разметавшиеся волосы.
— У меня назначена встреча в банке, так что я, пожалуй, оставлю тебя, — осторожно заметила Бетси.
Ему вовсе не требуется холодный душ, с обидой подумал Джон. Леди почему-то передумала, и он убеждал себя: тем лучше. Безумие надеяться, что из оставшихся черепков прошлого, можно собрать цельный сосуд. Даже если бы они оба очень и очень постарались, их бы неизбежно постигло разочарование. А он, как и прежде, заставил бы ее страдать.
— Скажи близнецам "спасибо" за цветы, не забудь!
Она улыбнулась, но глаза вновь подернулись дымкой грусти.
— Да, кстати, Джон. Существует ли такой порядок, когда после пожара кто-нибудь из управления противопожарной службы извещает родственников погибших?
— У нас в Сан-Франциско такого порядка не существовало. Здесь же я не так давно, чтобы изучить местные обычаи. А в чем дело?
— Просто… Ну может быть, я не должна даже упоминать об этом, но какой-то мужчина позвонил мне перед самым выездом в город. Он представился племянником Кармен, приехавшим откуда-то из Калифорнии, и начал задавать мне всякие вопросы.
— Например?
Бетси нахмурилась.
— Например, хранила ли Кармен у меня что-нибудь из своих ценных вещей? Пришла ли она в сознание в машине "скорой помощи"? Не оставила ли она письма кому-нибудь из своей семьи? И тому подобное.
Он бережно положил полевые цветы на кровать, затем развязал тесемки халата на спине и снял его с плеч.
— Что еще?
Джон старался не показывать, что его одолевают серьезные подозрения.
— Больше ничего. Незнакомец держался очень вежливо и расположил к себе — так искренне он был опечален смертью тетушки. Только…
Стэнли торопливо натянул свою перепачканную, пропотевшую тенниску. Он даже не поморщился, когда проклятая боль пронзила надорванные связки.
— Только — что?
Он пригладил на затылке уцелевшие от огня волосы.
— Я могла бы поклясться, что Кармен не раз мне говорила: единственные родственники, которых она знает, живут где-то в глухомани в Мексике и по-английски не говорят. Но человек, звонивший мне, хорошо владеет английским.
— Возможно, племянник попросил кого-нибудь из знакомых, чтобы тот позвонил за него, используя его имя.
— Может быть.
Джон огляделся, но нигде не увидел ни носков, ни ботинок, ни куртки. Он пожал плечами, потом взял под мышку костыли, в руку — букетик и нетерпеливо посмотрел на Бетси.
— Готова?
— К чему?
— Я решил доставить тебе удовольствие — подвезти меня домой. И если твое поведение будет безупречным, я соглашусь, чтобы ты угостила меня обедом.
Бетси бросила на него полуозадаченный, полуиспуганный взгляд, от которого сердце у него опять лихорадочно забилось. Господи! Ведь она отвергает его. Тактично, с сожалением, но, без сомнений, отвергает.
— У нас же не разрешены проблемы с биотоками, ты помнишь? — заметила она, глубоко вздохнув.
Джон не обращал внимания на свое пульсирующее тело. Его отвергали и прежде. Он даже соглашался с ней: им опасно находиться вместе. Но это не мешало ему чувствовать себя жизнерадостным, полноценным, уверенным в себе, каким угодно, но только не бесстрастным манекеном, если она рядом.
— Серьезно говоря, мне это необходимо по службе, по пожарному расследованию. И это очень важно, иначе бы я не просил тебя.
— В таком случае, как я могу отказаться от столь романтического приглашения? — съязвила Бетси.
Глава восьмая
Дверь в кабинет Джона была открыта, словно приглашала войти. В образовавшуюся щель было видно, как он балансировал на одном костыле перед распахнутой дверцей шкафа, пытаясь завязать на шее черный фирменный галстук. После того как Джон сбрил бороду, цвет лица его несколько улучшился. Небрежно падающие пряди белокурых волос напомнили Бетси новую звезду Голливуда. Только этому-то пришлось дорого заплатить за свою внешность героя "без страха и упрека".
Их глаза встретились в зеркале. У Джона они были темные, бархатистые, с огромными кругами от постоянного недосыпания. Лишь на мгновение они просияли. Бетси вдруг увидела себя в зеленой траве и услышала завораживающее журчание реки, несущей свои прохладные воды по стертым камням. Этот "кадр" из прошлого взволновал ее. Она вновь ощутила вкус губ Джона и его желание обладать ею…
Справившись с галстуком, Джон провел ладонью по все еще влажным волосам и почему-то вздрогнул, закрывая дверцу шкафа.
Бетси усмехнулась. Ей было приятно видеть, что у него на письменном столе в баночке из-под майонеза стоял скромный букетик полевых цветов, собранный ее детьми.
Помимо цветов, ничего яркого, ничего, связанного с его личностью. Ни фотографий, ни сувениров. Только аккуратно сложенные папки и бумаги да простой настольный календарь, раскрытый на нужной дате.
Судя по всему, жизнь Джона заполняла только работа. Что это — добровольно наложенная на себя епитимья? — подумала Бетси. Или таким способом человек, загнанный судьбой в угол, преодолевает чувство вины, которое иначе было бы невыносимым?
Бетси стало тяжело, она еле сдерживала подступающие слезы. Сердце сжималось от трепетной нежности и сострадания.
— Меня печалит одна мысль, Джон. Мне жаль, что папа не дожил до сегодняшних дней, чтобы увидеть, какой ты стал незаурядной личностью. Он бы очень гордился тобой.
Джон замер, глаза его сощурились, подозрительно заблестев.
— Ну и фантазерка же ты, Бет!
— Нечего смотреть на меня как на сумасбродку. Я говорю серьезно.
Бетси приблизилась к Джону, она хотела, чтобы он не сомневался в искренности ее слов. Она надеялась, что Джон Стэнли готов обнять ее. Но напрасно… Он вновь запрятался в свою спасительную раковину, став недосягаемым.
— Поехали, надо поскорее выбраться отсюда, — сказал он, задвигая ящик стола. — Я голоден. Завтрак, предложенный в госпитале, не насытил бы даже малолетнего ребенка.
Он схватил костыли и осторожно направился к двери. Заметив, что Бетси осталась на месте, он с нетерпением повернулся к ней.
— Так ты идешь?
— Да. Иду.
Бетси неохотно последовала за ним, потрясенная увиденным в ящике стола, перед тем как Джон задвинул его. Там лежала знакомая фотография: молодая мать сидит под грушевым деревом в цвету, на коленях у нее две рыженькие малышки-близнецы. Это — то самое фото, которое она подарила своему дяде на Рождество, и оно красовалось у него на столе на самом видном месте. Когда новый хозяин кабинета упаковывал вещи Майка, он оставил себе единственное из его наследства — этот портрет втроем.
