Долли Нельсон - Живи и люби!
У Сигрид зарделись щеки. Она в смущении отвернулась к буфету и достала десертные тарелки. А когда повернулась снова, Тенгвальд оказался так близко, что она вздрогнула. Он взял у нее тарелки, при этом их пальцы соприкоснулись.
— Ей-Богу, Сигрид, — сказал он. — Не понимаю, почему бы не устроить девочкам праздник.
— Но чипсы, крендели, гамбургеры? Всей этой гадости достаточно, чтобы убить лошадь. Они заболеют.
— Не забудьте про попкорн.
— Я говорю серьезно.
Тенгвальд хитро улыбнулся и поставил тарелки рядом с пирогом.
— Я тоже серьезно. Ничего с ними не случится.
Хотя он не сдвинулся ни на сантиметр, Сигрид показалось, что расстояние между ними сократилось до минимума. Воздух стал жарким и душным.
— Как вы сказали, Лотта и Ловиса привыкли рано ложиться спать.
Тенгвальд ни на йоту не отклонялся от темы, но Сигрид чувствовала, что ход его мыслей кардинально изменился. Беседа приобретала все более заметный эротический оттенок. Она обратила на это внимание еще несколько минут назад, сидя за столом.
— Они уснут, не успев досмотреть второй фильм и до половины.
Сигрид сделала глубокий вдох, пытаясь побороть внезапно возникший холодок под ложечкой.
— Ладно… Надеюсь, все будет в порядке.
После этих слов на сексуальных губах Тенгвальда появилась чувственная улыбка. По телу Сигрид тут же побежали мурашки, и ей захотелось по-кошачьи выгнуть спину. Однако она не дала себе воли, скрестила руки на груди и крепко сжала ладонями предплечья. Что на языке жестов означало «держись от меня подальше».
Но Тенгвальд остался глух к этому молчаливому посланию. Он придвинулся к Сигрид. Не намного. Совсем чуть-чуть. Однако этого было достаточно, чтобы у нее сдавило в груди и закружилась голова.
— Вопрос в том, — прошептал он, — чем в это время займемся мы с вами.
Его губы так и манили к себе. А зеленые глаза, потемневшие от желания, еще никогда не были такими искусительными. Он желал ее.
Тенгвальд поднял руку и кончиками длинных пальцев погладил ее подбородок. Это прикосновение было легким как сон.
У бедной Сигрид сжалось горло, и она нервно проглотила слюну.
— Тенгвальд…
Она надеялась, что это прозвучит как предупреждение, но ошиблась.
— Ох… — вздохнул он. — Знаю, знаю. Ничего такого не будет. — Тенгвальд потянул ее за мочку уха и пробормотал: — Но почему запретный плод всегда так сладок?
Ее решимость начала таять, как кусочки льда в жаркий летний день. А когда он кончиком пальца провел по ее уху, Сигрид закрыла глаза, думая лишь о том, что у нее отнимаются ноги. Сердце колотилось как сумасшедшее, кровь в жилах бурлила…
Наконец она подняла веки. Тенгвальд был так близко, что его дыхание касалось ее щеки.
— Скажи мне… — прошептал он, — ты знаешь что-нибудь более заманчивое, чем запретный плод?
Она с трудом перевела дыхание и подумала, что сейчас потеряет сознание, не выдержав бремени физического влечения. Тело горело пламенем, голова кружилась…
Руки Сигрид разжались сами собой, ладони потянулись к его груди. Потом она подняла голову, встала на цыпочки и прильнула к губам Тенгвальда.
На всем свете не было более сладкого запретного плода, чем его поцелуй.
Когда она отстранилась, их губы разъединились, издав влажный чмокающий звук. Это заставило ее улыбнуться. Аромат одеколона Тенгвальда, смешанный с запахом его кожи, окутал ее прозрачной вуалью. Его сильное тело было таким теплым, таким уютным…
Тут Сигрид отчаянно замигала, и пелена, окутавшая ее мозг, начала таять. Дыхание стало частым и прерывистым. Она знала, что страсть лишает человека сил, и все же была ошеломлена тем, что не может справиться с собой. Ноги не слушались.
Она все же попыталась сделать шаг назад, но уперлась спиной в ручку холодильника и отвернулась.
— Тенгвальд…
— Да. Да.
Странная нотка, прозвучавшая в его голосе, заставила ее поднять глаза. В потемневшем от страсти взгляде Тенгвальда читались угрызения совести.
Сигрид с трудом втянула в себя воздух. Второй вдох оказался более глубоким.
— Нет, мы не должны давать себе волю. — Он откашлялся и издал смешок, в котором не было ни капли юмора. Красивое лицо Тенгвальда осталось напряженным. — Думаю, мне следует извиниться. Но я делаю это только поневоле. Впрочем, вы и сами все знаете.
Сигрид молча смотрела ему в глаза, понятия не имея, что ответить.
— Поэтому мы сделаем вот что… — Он взял десертные тарелки, стоявшие на буфете. — Попытаемся вести себя так, словно ничего не случилось.
Потом Тенгвальд отвернулся и ушел.
Оставшуюся на кухне Сигрид одолевали разноречивые чувства. Здравый смысл говорил ей, что он прав, но тело и душа кричали криком. Она подозревала — нет, знала так же твердо, как собственное имя, — что Тенгвальд тоже сгорает от желания.
Интересно, как долго они смогут бороться с физической тягой, не признающей никакой логики? И прочими чувствами, непонятными им самим?
Вечер выдался душным, но порывистый ветер с моря слегка умерял жару. Проплывавшие над головой прозрачные облака рассеивали лунный свет, превращая его в призрачное сияние.
Да — черт побери! — она спряталась. Нет смысла морочить себе голову. Когда девочки принесли в гостиную свои спальные мешки, любимые видеокассеты и обложились закусками, Сигрид ударилась в панику, не зная, чем себя занять. Ложиться спать было еще рано.
Следовало как-то отвлечься от воспоминаний о том, что произошло на кухне. Сигрид пошла на берег, прихватив с собой роман в бумажной обложке. Однако закат оказался таким красочным, что она отложила книгу. Сначала небо окрасилось в розовые, огненные, оранжевые, багровые тона, а потом потемнело.
Но Сигрид продолжала сидеть, прижав колени к груди, и смотреть на черную воду.
Нужно было во что бы то ни стало восстановить спокойствие. На краях сознания клубился хаос, но пока ей удавалось сдерживать его.
Как можно прожить под одной крышей с Тенгвальдом еще четыре с лишним недели, если их влечение друг к другу и не думает ослабевать? Более того, с каждым днем становится все сильнее…
Ничего, как-нибудь переживу. Проведу оставшийся месяц с детьми. И с Тенгвальдом. Но едва Сигрид успела об этом подумать, как ощутила тяжкий груз сомнений.
Звук шагов заставил ее оглянуться.
— Вот вы где… — Тенгвальд нес два высоких стакана. — Я принес вам чаю со льдом, — сказал он, остановившись в полуметре от Сигрид. — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Она возражала. Но только мысленно.
— Конечно нет. — Ответить по-другому означало бы нарушить правила этикета, которым ее учили сначала отец, потом сестры-монахини, а совсем недавно — преподаватели курсов.
