Сюзанна Форстер - Непорочность
– Так и я то же самое сказала, падре!
Улыбнувшись, она прикоснулась к его обнаженной руке. Даже себе Рик не хотел признаться в том, как подействовало на него это прикосновение. За свою жизнь Рик не раз встречал женщин, способных вызвать у него физическое влечение, но он сразу же признавался им в этом И таким образом прояснял ситуацию, воздвигая своеобразную стену, чтобы удержать их на должном расстоянии. Но с Блю все было иначе.
Она не просто красива, это в ней не главное. Все утро его мучил вопрос: что надето у нее под блузкой? В конце концов он решил, что там ничего нет, одновременно радуясь и огорчаясь, – Что разрешил эту жгучую для себя проблему. Но как только любопытство Рика было удовлетворено, другие части его естества выразили острое неудовлетворение. Что действительно заинтриговало его в Блю, так это ее абсолютно наплевательское отношение ко всему. Ничто не вызывало у нее уважения, включая самого Рика и его сан. Она бросила ему вызов, против которого он, к сожалению, был не в состоянии устоять.
– Полагаю, здесь мне больше делать нечего, проговорила она с откровенной насмешкой, направляясь к двери. – По крайней мере сегодня.
– А сделала ты немало, – еле слышно произнес Рик, не в силах оторвать глаз от ее стройных покачивающихся бедер, пока она шла к выходу. – Совсем немало.
Он вспомнил о послании, пришедшем по электронной почте, и вернулся к компьютеру. Бросив беглый взгляд на часы, Рик понял, что времени на ответ уже не осталось. До начала мессы меньше часа, а он все еще не подготовил проповедь. Но когда он попытался сохранить пришедшее послание в памяти компьютера, чтобы ответить на него позже, то обнаружил, что текста уже нет. Каким-то образом он стер его, когда освобождал экран при появлении Блю.
«Голубая смерть наносит повторный удар, – подумал он. – Ну чем не название для видеоигры?»
Как ни старался отец Рик Карузо, в то утро ему таки не удалось ни подготовиться к проповеди, ни отыскать исчезнувшее послание. Возбужденно вышагивая по комнате, он копался у себя в душе, производя мучительную переоценку ценностей, или как там еще называется то, что делает человек, когда у него из-под ног выбивают опору. Его тянуло к женщинам и раньше. Однажды он даже всерьез подумывал о том, чтобы связать свою, жизнь с исполнительницей экзотических танцев. Но всегда возвращался к одной непреложной истине – он должен быть священником.
Возможно, он понял это еще в пятнадцать лет, когда, стоя на коленях рядом с телом тринадцатилетнего мальчишки, вдруг осознал, что лишил человека жизни только за то, что тот унизил его на глазах у всей банды. В тот день он заключил с Богом сделку. «Если ты сможешь простить меня, – сказал он, заливаясь слезами, – моя жизнь принадлежит тебе. Я придумаю, как спасти этих ребят».
В ответ послышался вой полицейских сирен. Полученный срок он отсидел полностью. Родители выставили его из дома, когда ему было четырнадцать, озадачив словами насчет «суровой любви».
И вовсе умыли руки, когда его обвинили в убийстве и дали срок. Только мать убитого им паренька не оставляла его. Эта женщина с глазами, полными боли, постоянно навещала Рика в тюрьме и в конце концов завоевала его сердце своим прощением. Только много лет спустя он понял, что это Бог отозвался на его молитву.
Он уже давно перестал вышагивать по комнате и теперь стоял по середине, рассматривая многочисленные благодарности, развешанные на стенах. Он получил их за работу с трудными подростками. У Рика запершило в горле, глаза наполнились подозрительной влагой, когда он понял, как много ему позволено сделать в своей ничтожной жизни, сколько добра с благословения Господа он принес людям! Разве можно все это бросить? Да еще ради женщины по имени Блю?
Он покачал головой и хрипло рассмеялся, главным образом потому, что это лучше, чем плакать. Что? Да он сошел с ума! Как такое могло прийти к нему в голову? Она ведь даже не понимала, что Кардинал Фэнг самая подходящая кличка для кота, который живет при церкви и получает от нее подаяние в виде рыбки к обеду.
Глава 10
У него черное сердце и холодный ум Великого Инквизитора. Он способен на все. Даже на убийство.
Мэри Фрэнсис знала это так же точно, как и то, что исповедь не всегда оборачивается благом для души. В данном случае исповедь только способствовала ее уничтожению. «Господи, помилуй. Христос, помилуй», – бормотала она еле слышно, повторяя мольбу о милосердии из проповеди. Она чувствовала, как, саднит кожа и жжет шею нежная золотая цепочка. Мэри Фрэнсис стояла там, где поставил ее Уэбб Кальдерон, рядом с устройством для пыток, под названием «Большое колесо».
Эта средневековая камера была столь зловещей, что хотелось прикрыть ладонью глаза, но сделать это со связанными руками невозможно. Со всех сторон ее окружали приспособления для пыток, примитивные орудия, несущие в себе смерть: дыбы, устройства для подвешивания, щипцы для выдергивания ногтей, ложе, утыканное множеством острых штырей. «Колыбель Люцифера», напоминающая стул, подвешенный К потолку на цепях, скрипела так, словно ее раскачивал сквозняк. Некоторые механизмы имели столь устрашающий вид, что не хотелось даже думать об их назначении. И все же Мэри Фрэнсис никак не могла поверить, что Уэбб Кальдерон мучил здесь свои беспомощные жертвы.
Как не могла поверить, что на этот путь его толкнула людская жестокость, жертвой которой он стал в детстве, когда девятилетнего ребенка лишили всего человеческого, а то, что от него осталось, бросили на растерзание воронью. Это должно было бы пробудить в ней сострадание, но она не находила его у себя в сердце: там царил только ужас. Мэри Фрэнсис была глубоко уверена, что если кто-то и рожден для зла, так это Уэбб Кальдерон.
Он обернулся к ней. На его лице играла улыбка висельника. Широкий ворот темно-зеленого свитера обнажал мощную шею, из-под полотняных брюк, вытянутых на коленях по европейской моде, виднелись, как это ни странно, босые ступни.
– Ты слышала о «Змеином глазе»? – спросил он, вынимая из запертой витрины и поднося поближе, чтобы она могла хорошенько рассмотреть, тонкий, слегка изогнутый, немногим более фута в длину, кинжал, рукоять и ножны которого были сработаны из слоновой кости и украшены изумрудом.
Не дождавшись ответа, он сжал рукоять и вынул из ножен стальной клинок, от вида которого она содрогнулась всем телом. Слегка изогнутый, словно турецкий ятаган, сверкающий клинок завораживал, как взгляд южноамериканской гадюки.
– Где мне было слышать о таких вещах? – спросила она. – В монастыре кинжалами не пользовались.
Он холодно улыбнулся в ответ, и Мэри Фрэнсис поняла, что ее слова прозвучали двусмысленно. Откуда это в ней? Из-за страха? Она же в отличие от Брайаны никогда не была циничной.
