Франсуаза Саган - Зима любви
«…Серьезность. От нее все наши беды. Я тут понял, что только беспечности мы обязаны лучшим, что в нас есть, — созерцательностью, ровным настроением, ленью, благодаря ей мы не мешаем жить окружающим и сами можем наслаждаться жизнью: есть, пить, заниматься любовью, нежиться на солнце. Нет в жизни большей радости, чем знать, что свободно дышишь и живешь в тот краткий срок, что отпущен нам на земле».
На этой строчке Люсиль захлопнула книгу, расплатилась и вышла. Она отправилась в редакцию, сказала Сире, что не будет больше работать и попросила ничего не сообщать Антуану. Она держалась уверенно и прямо. Сире ошеломленно смотрел на ее улыбающееся лицо. Не дав больше никаких объяснений, она вышла, села в такси, отправилась на Вандомскую площадь, где за полцены продала жемчужное ожерелье, которое ей подарил на Рождество Шарль. И там же, не обращая внимания на заговорщицкий взгляд продавщицы, заказала копию этого ожерелья. В тот день она провела полчаса в картинной галерее, среди полотен импрессионистов и два часа — в кино. Вечером она заявила Антуану, что начинает привыкать к работе. Таким образом он хоть немного успокоится. Лучше врать ему, чем самой себе.
Пятнадцать дней Люсиль наслаждалась жизнью. Она вновь обрела свой Париж, вернула свою лень. И у нее были на это средства. Она жила так, как и привыкла жить. Чувствовала себя прогульщицей и получала от этого несказанное удовольствие. На левом берегу Сены, на втором этаже небольшого ресторанчика, Люсиль обнаружила что-то вроде бара-библиотеки. Там она и проводила вторую половину дня, читая или болтая с завсегдатаями, бездельниками-интеллектуалами и пьяницами. Один из них, благородного вида старик, называвший себя князем, как-то пригласил ее в «Риц». Целый час Люсиль металась по комнате, не зная, что надеть. Она перерыла все старые вещи, подаренные Шарлем, в поисках костюма, который еще не вышел из моды. Старик рассказывал о себе, и его история напоминала одновременно романы Толстого и Мальро. Из вежливости она тоже придумала историю в стиле героинь Скотта Фицджеральда. В своих рассказах оба были любимы и богаты. Официанты буквально летали вокруг их столика. Счет за обед, по всей видимости, полностью подорвал бюджет старика на следующий месяц. Расстались они в четыре часа, довольные друг другом. Вернувшись, она рассказала Антуану тысячу смешных историй из жизни редакции. Антуан хохотал весь вечер. Она врала ему, потому что любила его. Ей нравилась такая жизнь, она была счастлива и хотела, чтобы он разделил с ней радость. Да, она знала, что рано или поздно Антуан узнает правду, рано или поздно Марианна проговорится. Люсиль предупредила ее, но не может же та вечно отвечать Антуану, что Люсиль вышла. И тем не менее постоянная угроза разоблачения лишь придавала ее жизни особый аромат, особую прелесть. Она покупала галстуки Антуану, книги по искусству Антуану, пластинки Антуану. Она выдумывала авансы, премии и другие неожиданные выплаты. Ей было весело, и Антуан заразился ее весельем. На вырученные за колье деньги она могла спокойно жить еще целых два месяца. Два месяца без забот, два месяца роскоши, два месяца лжи, два месяца счастья.
Постепенно становилось все холоднее и холоднее. Как обычно в это время года, Люсиль впала в спячку. Она вставала вместе с Антуаном, спускалась с ним в кафе, где они завтракали, затем провожала его на работу и оттуда уже «шла в редакцию», а на самом деле домой, где раздевалась, ложилась в постель и спала до обеда. Во второй половине дня она много курила, читала, слушала пластинки. В шесть часов быстро застилала постель, стирала все следы преступления и отправлялась в бар на улице Лиль, где ее уже ждал Антуан. А порой из чистого садизма она шла в кафе рядом с редакцией, сидела там до восьми, а затем с усталым видом заявлялась домой. В эти дни Антуан был необычайно ласков, жалел ее, целовал, и она, безо всяких угрызений совести, погружалась в его нежность. В конце концов она действительно была достойна жалости: так усложнить свою собственную жизнь из-за мужчины, у которого был далеко не легкий характер. А чего проще было сказать: «Я ушла из «Ревей», и больше не ломать комедии. Но так как эта комедия устраивала Антуана, то приходилось играть дальше. Порой она казалась сама себе святой.
Поэтому разоблачение было для Люсиль полной неожиданностью.
— Я три раза звонил тебе сегодня, — сказал Антуан.
Он бросил плащ на стул и стоял прямо перед ней, даже не поцеловав ее. Люсиль улыбнулась.
— Мне пришлось выйти, почти на два часа. Разве Марианна тебе не сказала?
— Сказала, конечно, сказала. В котором часу ты ушла из редакции?
— Где то около часу.
— Да?
В этом «Да» было нечто, что заставило Люсиль беспокойно заерзать на месте. Она подняла глаза, но Антуан не смотрел на нее.
— У меня была назначена встреча недалеко от твоей редакции, — быстро сказал он. — Я даже позвонил тебе, сказать, что зайду за тобой. В общем, ровно в половине шестого я был в «Ревей». Вот так.
— Вот так, — машинально повторила она.
— Ты не работаешь там уже три недели. И они тебе ничего не платили. Я…
До этого он говорил почти шепотом, но тут голос его загрохотал. Резким движением он сорвал с себя галстук и швырнул в нее.
— Откуда этот новый галстук? И все эти пластинки? Где ты обедала?
— Постой, — сказала Люсиль. — Не надо кричать… Надеюсь, ты не думаешь, что я занималась проституцией?.. Не будь смешным, по крайней мере…
Пощечина застала ее до такой степени врасплох, что она еще несколько секунд стояла с прежней уверенной улыбкой на губах. Потом почувствовала, как щека стала теплой от прилившей крови, и машинально поднесла к ней руку. Но этот чисто детский жест лишь больше взбесил Антуана. Как у всех беззаботных людей, вспышки гнева у Антуана были длительными и мучительными. Надо признать, что в этих случаях больше доставалось жертве, чем палачу.
— Я не знаю, чем ты занималась, три месяца ты мне непрерывно лгала. Вот это я знаю точно.
Воцарилось молчание. Люсиль думала о своей щеке. Ее охватил гнев, но вместе с тем ей было интересно: а что делают обычно в подобных ситуациях? Ей и раньше казалось, что в своем гневе Антуан перегибает палку.
— Шарль? — спросил Антуан.
Ничего не понимая, она уставилась на него.
— Шарль?
— Да, Шарль. Все эти галстуки, пластинки, блузки… Вся твоя жизнь.
Наконец она поняла. В первую секунду она чуть было не расхохоталась, но остановилось, увидя его бледное, охваченное бешенством лицо. Она вдруг страшно испугалась, что потеряет его.
— Нет, нет, это не Шарль, — быстро залепетала она. — Это Фолкнер. Постой, я сейчас все объясню тебе. Деньги я получила за колье… Я продала его.
