Полина Федорова - Достойна счастья
Когда он закончил играть, раздались аплодисменты. Громче всех хлопала в ладоши Елизавета. А потом подошла к нему и, устремив на него растроганный взгляд, сказала:
— Вы сегодня превосходно играли, а ваш романс прозвучал с большим чувством.
— Это потому, что я играл для вас, — с легким поклоном ответил Дивов.
— Вы, верно, учились музыке? — произнесла девушка, словно не расслышав весьма смелой фразы Федора.
— Нет, специально не учился. Это все моя матушка. Она сама неплохо играет, вот и нам привила любовь к музыке.
— У вас много братьев и сестер? — с интересом спросила Елизавета.
— Три брата и две сестры. Я самый младший.
— А ваш батюшка? Он…
— Он умер в год моего рождения. Я его и не помню, — произнес Дивов, придав голосу большую печаль, нежели он испытывал в действительности.
— Бедняжка, — неожиданно вырвалось у нее.
— Простите, что вы сказали? — наклонился к ней ближе Федор и почувствовал цветочный аромат, исходивший от ее волос.
— Пустяки… — смутилась Елизавета. — То есть я хотела сказать, что вы теперь можете бывать у нас и, если пожелаете, играть для меня.
— С превеликим удовольствием, — ответил Дивов, уже твердо решив приударить за Лизанькой, так он стал про себя называть генеральскую дочь. Это развеет тоску и однообразие здешнего пребывания, а может, и более… По крайней мере, попробовать стоило. К тому же, едва решив открыть кампанию любовной войны, он сразу захватил ближайшие позиции противника: ему разрешено было бывать в ее доме…
3
Лизанька всегда засыпала сразу. Стоило только опустить голову на подушки, и через минуту она уже пребывала в ином мире — красочном, пахнущем пармскими фиалками и наполненном смутными образами то ли блестящих кавалергардов, то ли гусар с лихо закрученными усами. Однако в эту ночь сон не шел. Откуда-то сверху тихо лилась фортепьянная музыка и звучал полный обольщения бархатистый голос: «Несчастен стал я тем, что я с тобой спознался…»
Голос принадлежал Федору Васильевичу. Лиза вдруг поймала себя на мысли, что думает о нем. В первые же минуты, как вошел он в небольшую залу их казенной квартиры, она обратила на него внимание. Да и трудно было не заметить среди таких привычных мундиров единственного штатского в черном фраке. Печальное лицо, взгляд, наполненный затаенной скорбью, странная аура одиночества, окружавшая его фигуру, вынудила Лизавету тихонько поинтересоваться у отца: кто таков?
— Федор Дивов, — отозвался батюшка так же шепотом, — разжалованный в рядовые из мичманов по делу 14 декабря. За злоумышление против существующих порядков. Эх, молодость неосторожная… У нас и за меньшее на плаху можно угодить. И мало бы царей на троне меняли, как бывало в старые добрые времена. Ан нет, решили, вишь, народ главным властителем в России сделать. Это у нас-то! Виданное ли дело?! Глупцы! Мечтатели и прожектеры!
— А почему он в штатском? — мало что поняв в сих просторных объяснениях, спросила Лиза.
Генерал чуть поморщился:
— Пусть себе вне службы… Не век же ему солдатскую шинель носить. Все же дворянин.
Весь вечер невольно Лиза бросала взгляды в сторону Дивова. Кто он? Преступник или страдалец? Мятежные образы байронических героев, столь милые ее сердцу, казалось, вдруг обрели свое земное воплощение. Сколько раз, замечтавшись над страницами очередного романа, она представляла себе эту встречу. Что-то весьма бурное и романтическое.
Например, ее похищают злодеи, а тут появляется он, в темном плаще и широкополой шляпе. Сверкает сталь клинка, льется кровь… Нет, лучше! Слышатся испуганные крики, преступники разбегаются (видеть гибель людей, даже понарошку, Лиза не хотела), он склоняется над ней, трепещущей от страха и радости одновременно, и, подняв на руки, прижимает к своей широкой груди. Она не видит его глаза, только твердую линию подбородка и крепко сжатые губы. Он сажает ее на своего вороного скакуна, и они едут, едут, едут… Далее Лиза не раз пыталась представить себе благополучное развитие сюжета, но получалось как-то скучно и обыденно: знакомство с батюшкой, обязательный период ухаживания, официальное предложение…
Уж лучше так. Он вынужден скрываться от тех же самых злодеев, и она встречается с ним тайно: ночь, светит полная луна, темная тень скользит меж деревьями… Она опять никак не может разглядеть лица, но бросается в его объятия, и весь мир закрывают его широкие плечи, а губы обжигает страстный поцелуй. Какой он должен быть этот поцелуй, Лиза не знала, хотя представляла его столь ясно, что губы начинало покалывать и в теле появлялась странная истома.
Сегодня не было ни разбойников, ни похищения, ни луны-искусительницы. Была обычная вечеринка, текущая своим привычным ходом: неизбежные пересуды с полковыми дамами, столь же неизбежные знаки внимания гарнизонных офицеров, милый, застенчивый барон Браузе, самый, пожалуй, преданный из ее поклонников. Все как всегда, как год или два назад и как будет, вероятно, до бесконечности. Она смотрела на окружавших ее людей, и сердце сжимала тоска. Ей уже девятнадцать. Отец то и дело не без тревоги осведомляется, чем же не могут угодить ей местные кавалеры, среди коих есть весьма достойные? А у Лизы голова начинала раскалываться, когда она представляла, что выйдет за одного из них, вон хоть за душку-барона, будет ездить из гарнизона в гарнизон, рожать детей, бесконечно что-то вышивать, бренчать на клавикордах, варить по осени варенье, слушать разговоры о погодах, былых баталиях, блестящих викториях на полях сражений или псовой охоте — да мало ли о каких пустяках! Разве может это быть смыслом жизни, ее жизни? Где страсти и волнения, где любовь и неистовые восторги? Неужели они существуют только на страницах книг или в ночных грезах?
Ответ на вопросы возник перед Лизой без театральных эффектов, без грома и молний. Он четко, по-военному, шагнул к ней, когда батюшка произнес: «Позволь представить тебе, душа моя, нашего нового сослуживца. Дивов Федор Васильевич», — и молча склонил русую голову.
Опальный мичман был среднего роста, еще по-юношески худощав и гибок. Его бледное лицо, темные дуги бровей, холодноватые зеленые глаза отнюдь не напоминали ни мятежного Корсара, ни романтичного Чайд-Гарольда. Вполне обычный молодой человек. Но потом он взглянул на Лизу и улыбнулся. Улыбка зародилась где-то в глубине глаз, заставила по-мальчишечьи задорно дрогнуть уголки губ и неузнаваемо преобразила его лицо. Оно не стало более красивым, нет. Оно вдруг сделалось искушающе, сокрушительно обаятельным. Сердце Лизы пропустило удар, внутри возник какой-то странный трепет, и… мир дрогнул. Ей показалось, что она уже давно его знает, помнит и этот взгляд, и эти ямочки, появившиеся на щеках, когда он улыбнулся, и разворот широких плеч. Она даже почувствовала тепло на кончиках пальцев — так захотелось прикоснуться к нему, почувствовать тепло и гладкость кожи, шелковистую упругость волос. Подобного ей еще не приходилось переживать.
