Дубинина Александровна - Настоящее волшебство
Девушка обернулась туда, где осталось только пепелище. Разве был у нее теперь иной путь? Ведунья протянула руку, и Ладомир благодарно сжал ее ладонь.
Идти было нелегко. Чем дальше в чащобу они заходили, тем темнее и мрачнее становилось вокруг, тропка совсем исчезла в буреломе из поваленных грозой деревьев. Неба за макушками елей и сосен видно не было, а воздух, казалось, оседал на коже, таким тяжелым и влажным он был. Сольвейг никогда не призналась бы, как устала, что ноги ее ныли от долгой ходьбы, а кожа зудела от комариных укусов. Да и Ладомир притих, шел быстро, но одежда его пропиталась едким потом, и все чаще мужчина спотыкался о коряги и прикладывал ладонь к ноющей груди. Трижды девушка останавливалась и советовалась с лесными духами — заросшим древесной корой добрым лесовиком, норовистым пущевиком, следящим за ними из темного дупла, с мелкими невидимыми помощниками лешего, что все видят и все знают. Самого хозяина леса трогать не решилась, и без того много узнала.
А Ладомир меж тем совсем плох стал.
— Не поможет, — вздыхал он горько, когда Сольвейг прикладывала к проклятой ране лекарственные травы и читала заговоры. — Добрая ты душа, Сольвейг, пусть и не из наших земель. Сядь рядом, отдохни и расскажи, как очутилась так далеко от родных краев?
Девушка присела на корягу, давая ногам долгожданный отдых.
— Пленные мы, мать и я. Давняя это история, меня еще на свете не было, потому и не увидела я родного неба. Мать меня под сердцем носила, когда на ее деревню напали.
Ладомир обнял девушку и прижал к себе:
— Бедная! Но почему, скажи, ты помогаешь людям, что отняли у тебя родину? Отчего не отомстишь?
— Кому мстить? Добрым людям, что беглянку не выдали и за чужеземное колдовство камнями не забили? Силен ты, Ладомир, и телом и духом, а одного понять никак не можешь. Нельзя злом за зло платить, иначе конца этому не будет.
Он промолчал, и Сольвейг положила голову ему на плечо, чувствуя жар, что исходит от его тела. Не человеческий — звериный.
Наконец, наступил момент, когда он больше не мог идти. Погоня уже давно потеряла их след, и сами они едва ли знали, где находились, только Сольвейг чувствовала, что источник живой воды рядом — рукой можно подать. Ладомир опирался на ее плечо, но был он слишком тяжел для девушки, пусть и такой высокой и крепкой, как Сольвейг.
— Идем же, — уговаривала она, практически взваливая на себя шатающегося мужчину. — Немного осталось, скоро снимем с тебя чары.
А у самой беспомощные слезы в глазах стояли, нет-нет, да вырвется из груди полу стон-полу всхлип. Живая вода звала ведунью, все желания исполнить обещала, а у нее только одно было. Лишь бы успеть.
— Оставь меня, Сольвейг.
Ноги мужчины подкосились, и девушка не смогла его удержать. Упав на землю, Ладомир выгнулся дугой, царапая ногтями влажный перегной. Черты его исказились, рот скривился в злобном оскале, а глаза, голубые как весеннее небо, блеснули вдруг ярко-желтым.
— Беги, Сольвейг! — прорычал он низко и страшно. — Спасай свою жизнь!
Но девушка как в землю вросла. Ладомир запрокинул светловолосую голову и издал полный звериной тоски вой. Все поплыло у колдуньи перед глазами, поняла она, как проучила наемника незнакомая ведьма. Не человек отныне Ладомир, а дикий зверь.
— Беги!..
И Сольвейг бросилась прочь, не видя перед собой дороги. В спину ей донесся пронзительный вой.
Солнце село.
Ни духи, ни боги, ни собственное колдовство больше не могли ей помочь, потому что без Ладомира не было у Сольвейг больше сердца и души не было. Поздно поняла она, что влюбилась, и одной ей счастья не будет в жизни. Точно насмехаясь, пущевик подставлял ей под ноги толстые корни, стегал по заплаканному лицу колючими ветками. Совсем темно стало в лесу, только мигали глазки лесной нечисти. Остановилась Сольвейг и вдруг увидела впереди свет. Сиял в зловещем сумраке чащи ручеек, извиваясь змейкой среди выпирающих из земли корней. Откуда взялся он здесь, едва ли кто-то знал, но это точно был он — волшебный источник живой воды. Только он один мог исцелить Ладомира и вернуть ему человеческий облик.
Сольвейг оторвала от подола широкую полоску ткани и опустила в ручей. Кожа ее, коснувшись кристальной воды, снова стала девственно чистой, без ожогов и царапин. Хотелось опустить туда лицо и почувствовать единение с первозданной силой жизни, настоящим волшебством. Но где-то там, в темноте, ждал Ладомир. Сольвейг бережно свернула пропитанное целительной влагой полотнище и поспешила обратно. Глаза ее ничего не видели, но сердце уверенно вело вперед. Вот и поваленная сосна, на которой они отдыхали.
— Ладомир? — позвала Сольвейг. Капли срывались с ее драгоценной ноши, и на черной земле вырастали цветы. — Где ты, любовь моя?
Грозное рычание заставило молодую колдунью вздрогнуть. Из мрака вышел к ней огромный серый волк, с оскаленных клыков его капала тягучая слюна, а глаза… Сольвейг не могла найти в себе силы заглянуть в них, боялась ничего не увидеть, не найти на их дне человеческой души.
— Ладомир…
Волк шевельнул ушами, точно прислушиваясь к знакомому слову, но напрасно девушка ждала — он не узнал ее. Слезы затуманили взор, сквозь пелену видела она, как зверь крадучись подбирался к ней. Клокотало в его груди низкое ворчание, однако Сольвейг не тронулась с места, не побежала. Опустилась на колени и выронила бесполезную тряпку.
— Ладомир, любимый мой, единственный… — шептала она, протягивая руки. — Дай мне тебя обнять.
Лицо обдало горячим дыханием. Желтые звериные глаза были так близко, что в них можно было увидеть свое отражение. Сольвейг заглянула в них без страха, запустила пальцы в жесткую шерсть и прижалась лбом к волчьей морде. Умирать не страшно, если веришь и если любишь.
Мать говорила ей, давно это было, что и не вспомнить, когда, что колдовство ничто без человека, а человек — без любви. Любовь — вот самое сильное колдовство в мире. Настоящее волшебство.
Сольвейг не открывала глаз. Не молилась, не призывала богов, своих ли или чужих. Она не шевельнулась, когда шерсть под ее пальцами исчезла, а ворчание перешло в стон. Сольвейг не открывала глаз, хотя чувствовала прикосновение губ к виску. Ей было очень страшно.
— Сольвейг.
Девушка медленно, как во сне, подняла голову. Знакомые руки ласкали ее лицо, вытирали слезы.
— Сольвейг, посмотри же на меня.
Колдунья решилась. Голубые глаза смотрели на нее с любовью и нежностью. Проклятие ушло вместе со звериным обликом и раной в виде волчьей лапы. Перед ней снова был ее Ладомир. Он заключил девушку в объятия, крепкие и теплые, как в самых сокровенных ее мечтах.
