Георгий Марчик - Наваждение
Кто же оказался моим счастливым соперником. Смешно сказать. Двадцатидвухлетний, модненько одетый, с пушком на румяных щеках Шустрик. Она не понимала, что он ее не принимает всерьез, что он только развлекается с ее красивым телом, что этот франтик ничем не поступится ради нее. Впрочем, возможно, она, это маленькое чувственное животное, не задумывалась над этим. Для всего остального у нее есть я. Потому и вышла за меня замуж. Вернее продала себя замуж. Иногда, дурачась, она напевала: «Старый муж, грозный муж…» Я тихо млел, был на грани сладкого помешательства и не упускал ни одного удобного момента, чтобы обнять и поцеловать ее. Она игриво отбивалась: «Перестань!»
Все-таки она оказалась расчетливой и неглупой женщиной — изменой уравновешивала разницу в нашем положении в возрасте. Ей 22, мне на тридцать лет больше. Итак, праздник самообмана кончился. Что будет дальше? Пока я решил молчать. Стиснуть зубы и молчать. Надо получше во всем разобраться. Ради этой пустой и жестокой девочки, я сделал несчастными жену и дочь, потерял дом, покой, самоуважение…
* * *
Катю — свою жену — кареглазую шатенку, сохранившую хорошую, хотя и полноватую фигуру, с круглым, добрым, по-бабьи привлекательным русским лицом я никогда ни на минуту не переставал любить. Люблю ее и сейчас. О дочери — Гале — я не говорю. Спросите, как это можно одновременно любить двух женщин. Отвечаю: можно. Катя родной мне человек. Она часть меня самого, а может быть вернее будет сказать — я часть, причем, наверное, не лучшая ее.
Я любил ее даже тогда, когда она попыталась убить меня.
Неожиданно приехав с работы на дачу, она застала нас с Лерой в тот самый пикантный момент в постели. Это была ужасная сцена. Описывать ее у меня нет ни сил, ни желания. Катя воочию убедилась в том, в чем давно подозревала. Пожалуй, наибольшее самообладание сохранила Лера. Катя потрясение смотрела на нас. Растерянная улыбка побежала по ее лицу как круги по воде. Потом, резко повернувшись, устремилась прочь, ломая каблуки. Спустя несколько минут вернулась — мы уже поспешно одевались. Сквозь душившие ее рыдания, с немым ужасом в глазах она выкрикнула, обращаясь ко мне: «Ты! Ты! Ты!» Но больше ничего не могла произнести и вновь убежала…
Это был для нее тяжелый удар. Мне было стыдно, но не больше. Я был слишком поглощен своей страстью, чтобы всерьез, глубоко воспринимать чужие переживания. Это же и подвело меня — я забыл об осторожности.
Вечером я приехал в нашу городскую квартиру. Несколько раз днем я звонил домой, но Катя, услышав мой голос, бросала трубку.
Когда я пришел, она была уже в постели, что-то читала, или делала вид, что читает. Я неловко пытался что-то объяснить, но она оборвала меня: «Я не желаю слушать тебя. Мы разводимся». У нее было несчастное, измученное, но полное решимости лицо. Под глазами темные круги. Я понял, что разговаривать сейчас бесполезно и ушел на кухню. Там я обнаружил на столе под чистой белой салфеткой свой ужин. Это-то и усыпило мою бдительность. Я с аппетитом поел. Настроение мое поднялось. Кто же, собираясь разводиться, готовит мужу ужин. Спать я пошел в свой кабинет.
Дверь, как обычно, не закрыл. Мне и в голову не пришло, что мне угрожает опасность. Спал я крепко и спокойно. На рассвете словно от какого-то внутреннего толчка я неожиданно проснулся. У моей кровати стояла Катя с занесенным надо мною длинным поблескивающим синевой кухонным ножом. Я не испугался. Честное слово. Пожалуй, даже не удивился. Я засмеялся. Мне действительно стало смешно. Такая сцена достойна театра. Но, возможно, именно это и спасло меня — мой дурацкий смех поколебал решимость Кати нанести роковой Удар.
— Что за глупости? — сказал я, нелепо улыбаясь и не делая попытки встать или защититься. — Неужели ты хочешь убить меня?
— Да, — с горьким презрением сказала Катя, разжав пальцы. Нож, ударившись об пол, коротко продребезжал. — Я хотела. Еще секунда и все было бы кончено. Ты вовремя проснулся. Ты очень везучий, негодяй.
Спустя сутки я успел вытащить ее из петли. Все-таки она любила меня, моя Катя. На следующий день я был в институте на заседании своей кафедры. Вдруг какая-то смутная тревога овладела мной — я тихонько вышел на носочках и из деканата позвонил домой. Телефон не отвечал — я забеспокоился. В это время Катя должна быть уже дома. Дочь неделей раньше мы отправили в пионерский лагерь. Я выходил звонить еще раз. Все с таким же успехом. Когда я в третий раз вернулся в кабинет, где проходило заседание кафедры — профессор Василий Иванович Никитов всмотрелся в меня и обеспокоено спросил:
— Что-нибудь случилось, Владимир Андреевич? — и, не ожидая ответа, добавил: — Если надо, вы можете уйти.
— Благодарю! — сказал я. И быстро собрав свои бумаги — ушел. О, милый, добрый Василий Иванович. От какого несчастья вы нас уберегли. Я поймал такси и помчался домой на Пролетарский проспект. Откровенно говоря, я слегка досадовал. На этот вечер у меня были совсем другие планы. Под видом кафедры я собирался посетить с Лерой какой-нибудь ресторанчик — надо было как-то отметить свое воскрешение из мертвых. «Быстрей! — подгонял я шофера. — Еще быстрей, голубчик!» Надо верить своему сердцу — оно никогда не обманет. Оно наш самый надежный друг.
Я успел. Это похоже на чудо, но я успел. Единым духом я взбежал по лестнице на четвертый этаж — я был не в состоянии ждать пока спустится лифт. Поспешно открыл дверь своим ключом. Пробежал по комнатам, заглянул на кухню — везде было пусто. Толкнул дверь в туалет. Она была там. Уже висела без сознания. Висела на зеленом брезентовом ремне, каким стягивают чемоданы — очевидно, он не очень плотно обхватил шею и потому она сразу не погибла. Я обмер, но действовал быстро, с холодным расчетом. Обрезал ремень, отнес и уложил ее на ковер, стал делать искусственное дыхание. Сравнительно быстро — через две-три минуты она пришла в себя — попыталась подняться. Ее лицо было серым, как штукатурка. Я хотел перенести ее на кровать, она оттолкнула меня слабой рукой, кое-как сама села, некоторое время смотрела перед собой непонимающими глазами, поднялась и, пошатываясь, побрела в ванную. Она закрылась и довольно долго не выходила оттуда. До меня доносился лишь шум бегущей воды. Я в полной растерянности толокся у двери в ванную, не зная, как быть. На мой стук и голос она не отвечала. Наконец, спустя примерно час, она вышла. У нее был отрешенный вид, тусклые глаза.
— Собирай свои вещи и уходи, — сказала она безжизненным голосом. — Здесь ты не останешься.
— Завтра, — сказал я, пытаясь выгадать время.
— Сегодня, — непреклонно сказала Катя. — Если ты сейчас же не уйдешь, я убью себя или тебя.
