Кимберли Кейтс - Ангел Габриеля
И вот теперь она снова у знакомого окна. Резкий ветер срывал с ее головы простой серый капор, трепал пряди рыжевато-каштановых волос, заставлял слезиться и без того мокрые глаза. Алана вытерла слезы, сердясь, что горюет о потери того, что никогда ей не принадлежало.
Она приготовилась заглянуть в дом, заранее зная, что там увидит: блики огня на модных атласных бальных платьях, белоснежные накрахмаленные воротнички, подпирающие твердые мужские подбородки, веселые игры и танцы, и вверху, над головами, украшенный лентами, яблоками и горящими свечами венок из омелы, привлекающий для поцелуев то одну, то другую пару.
Но, заглянув в окно через стекло и через вереницу лет, так надолго отделивших ее от празднества внутри, Алана в потрясении прикрыла рот невольно задрожавшей рукой. Ни единая веточка остролиста не украшала гостиную, и комната была погружена в грустный полумрак.
Куда же все подевались? Куда пропали смеющиеся сестры Тристана, его надменный отец и цветущая розовощекая мать, заботливо опекавшая свое семейство? А где сам Тристан?
Может, за те семь лет, что Алана запрещала себе приходить сюда на Рождество, семейство Рэмзи навсегда покинуло свой уютный дом? Скорбь потери сжала ей сердце, как если бы в доме жили ее родные.
И вдруг Алана увидела его. Без сюртука, в рубашке и черных панталонах, он сидел в кожаном кресле, сгорбив широкие плечи и подперев голову рукой. Беспокойные пальцы ворошили темные волосы, лицо с обострившимися чертами было угрюмым и печальным.
– Тристан, – позвала она шепотом, но, конечно, он не мог ее услышать. Не мог он и догадаться, что она стоит за окном. – Боже мой, Тристан, в чем дело? Что случилось? – снова спросила она, обращаясь скорее к небесам, чем к самому Тристану.
В этот момент дверь комнаты отворилась, и на пороге появился мальчик лет семи. Сын Тристана, тут не могло быть никакого сомнения. Он был в ночной рубашке и с такими же, как у матери, золотистыми белокурыми локонами. Но его лицо было точной копией лица Тристана. Бледный грустный ребенок расправил свои узкие плечики, как если бы собирался противостоять некой опасности.
Тот Тристан, которого Алана знала в прошлом, схватил бы сына в объятия, приласкал и утешил его, как утешил много лет назад девочку-нищенку. Но этот новый Тристан мгновение колебался, решая, прикасаться ли ему к ребенку, потом поднялся с кресла и вышел из комнаты.
Алана хотела остановить его, встряхнуть за плечи, спросить, что погасило свет в его глазах, изгнало великодушие из его сердца. Она хотела понять Тристана. Но это было так же неосуществимо, как если бы она пожелала прижаться своими губами к его строго сжатым губам.
Почти волоча ноги, мальчик приблизился к окну и отвлек Алану от ее размышлений. Алана отступила в тень, а мальчик открыл раму пухлыми детскими ручонками и выглянул наружу.
Лунный свет отразился в его глазах, слишком взрослых на детском лице, снежинки упали на покрытый веснушками нос и розовые младенческие губы, плотно сжатые, чтобы не поддаться горю. Мальчик поднял голову вверх, словно ища в небесах ответа на свои вопросы.
– Мама? – неуверенно позвал он дрожащим голосом. – Это я, Габриель. Ты ведь там, вверху, на звездах?
Алана изо всех сил закусила губу. Сколько раз она так же доверяла свои обиды, печали и редкие радости ночному небу, будто там, за туманной звездной пеленой, скрывалось лицо ее матери.
– Папа говорит, ты теперь в раю, – продолжал мальчик. – Он сказал, ты слышишь мои молитвы. Но я ему больше не верю. Он всегда говорит, что рождественские желания сбываются, но на прошлое Рождество я так просил, чтобы ты выздоровела, и наступила весна, и ты ушла от нас. И сколько я ни молился, ты не вернулась. Мне все равно, если у нас не будет рождественского пудинга и мы никогда больше не станем играть в «Сокровище дракона». Мне даже все равно, если я никогда не получу в подарок такого пони, какой был у папы. Рождество ведь для совсем маленьких детей. – Вздох сожаления сопровождал эти храбрые слова. – Я только хочу… – У мальчика задрожал подбородок, и Алана заметила, каких усилий ему стоило унять эту дрожь. – Мне все равно. Сколько бы я ни желал, чтобы папа смеялся, как прежде, этого больше не случится. На свете не бывает чудес, мама. – Он говорил уже почти шепотом. – Может быть, и ангелов-то нет.
Сын Тристана закрыл окно. Щеки Аланы были мокрыми от слез, сердце болело при воспоминании о печальном маленьком личике и о лице Тристана, которое так неузнаваемо изменилось.
«Неужели Тристан так сильно любил свою жену? – с мукой спросила себя Алана. – Так ли глубоко, как мой отец любил мать?»
Отец Аланы на похоронах умолял, чтобы его положили в могилу вместе с женой. Алана снова вспомнила лицо Тристана. Только беспредельно любивший человек может так измениться после смерти своей любимой.
Алана ощутила прилив горячей ревности к женщине, делившей с Тристаном его жизнь, его ложе и родившей ему сына. И тут же устыдилась и попрекнула себя за то, что так долго не приходила к окну и позволила некой зловещей силе проникнуть в дом и нанести вред женщине, которой она завидовала.
– Девять часов пополудни и все спокойно! – раздался крик сторожа, и Алана вздрогнула.
Ей следовало спешить. Наконец она накопила достаточно денег, чтобы оставить этот город, начать новую жизнь вдали от лондонских трущоб, там, где никто не будет знать, кто она и откуда явилась. Здесь перед ней столько раз захлопывались двери, не впуская ее в приличное общество, что у нее не осталось выбора.
«На свете не бывает чудес, – повторила про себя Алана слова мальчика. – Рождественские желания никогда не сбываются…»
Алана прикоснулась к талисману, спрятанному на груди под корсажем платья: монете, висевшей на изношенном шнурке. Самодельное украшение постоянно напоминало Алане о том далеком дне, когда мальчик Тристан вынул из кармана рождественскую гинею и протянул ее Алане, и с тех самых пор монета хранила тепло, согревавшее Алану все эти годы. Гинея не только согревала ее, но изменила всю ее жизнь, как если бы обладала некой таинственной волшебной силой.
Может ли она теперь оставить Тристана на произвол судьбы? Алана так долго бессильно наблюдала, как ее отец погружается в бездну горечи и отчаяния. Чего бы ей это ни стоило, она не обречет Тристана на судьбу Томаса Макшейна, не бросит его в непроглядной тьме пещеры, из которой нет выхода.
Алана взглянула на небо, где на горизонте уже клубились фиолетово-черные облака, предвестники жестокой стужи. Новый яростный порыв ветра напомнил ей, что она должна пересечь весь город, чтобы добраться до своей комнатки и закончить приготовления в дорогу, а метель уже вот-вот начнется.
