Валери Слэйт - Белые ночи
Кристина тут же предложила использовать для этого знакомый «СААБ». Причем звездочки на капоте или дверце не обязательно рисовать краской, можно просто нацарапать гвоздем или шпилькой. Она даже вызвалась помочь ему в этом сразу же после возвращения из плавания. Пока счет побед не перевалил за первую десятку.
Живо представив эту картину, Матти заскрежетал зубами и тут же заявил, что он конечно же потрясен ее искрометным остроумием, но будет гораздо лучше оставить систему подсчета прежней и немного потрудиться, чтобы довести счет до круглой цифры. Благо пальцы для загибания на руках еще остались, а там видно будет.
Кристина подумала и любезно согласилась. Поэтому к вечеру, до окончания плавания, уже можно было справлять первый юбилей. За время знакомства ровно десять побед и не единого поражения. Ни одного отказа с ее стороны, ни одного фиаско со стороны партнера. Блестящее соотношение, блестящий результат. Правда, с учетом сложных походных условий пришлось заниматься финальными баталиями прямо на борту, держась на всякий случай подальше от берега, чтобы не потрясать излишне основы общественной нравственности.
По такому счастливому поводу решили не возиться дома с ужином, а отметить свои героические свершения в ресторане. Тем более что после активных упражнений с веслами и на импровизированных любовных ложах Кристина настолько устала, что была не в состоянии поднять ни руку, ни сковородку, ни яйцо для омлета… Да и Матти было жалко. Хотя он хорохорился, намекая на скрытые сексуальные резервы и второе дыхание, но все хорошо в меру. Особенно учитывая то, что впереди была еще целая ночь…
9
Кристина стояла на борту морского парома «Силья-лайна», отплывающего от пристани точно так же, как всего две недели назад. Только пристань была не стокгольмская, а хельсинкская. И на этот раз она была одна, без Матти, который прощально махал ей руками снизу, с причала. Грустно было на это смотреть, очень грустно. Порой глаза застилали слезы, и она вытирала их тыльной стороной ладони. Еще бы, первая разлука в их совместной жизни.
Конечно, Кристина понимала все аргументы Матти, обосновывающие необходимость такого временного расставания. Но у женской психики своя логика. Вот если бы они сейчас стояли рядом, а потом вместе сошли на столь знакомый обоим стокгольмский берег, то тогда бы все выглядело хорошо и правильно. Она была бы счастлива и не лила бы сейчас этих слез.
Матти, естественно, довез ее не только до причала, но и проводил до каюты. Помог дотащить заметно увеличившийся за время пребывания в Финляндии багаж. Положил букет цветов из семейного сада на столик, поскольку вазы под рукой не оказалось. Потом поцеловал на прощание… но поцелуй затянулся. А затем как-то одновременно и спонтанно оба решили, что добровольный носильщик заслужил небольшое дополнительное вознаграждение за свой тяжелый труд. Кристина «вознаграждала» его так старательно и долго, что Матти едва успел сойти на берег. А иначе пришлось бы ему плыть в столицу Швеции зайцем или прыгать с борта в родные воды Финского залива.
Но все это было совсем не то. Во всем происходящем Кристина чувствовала какую-то недосказанность, неопределенность. И легкое разочарование, грозящее вскоре перерасти в сомнения и тревогу. Что это? Нормальная реакция любящего человека на неизбежные в совместной жизни расставания? Или нечто более серьезное? Первый симптом того, что их отношения изначально носили временный характер и рано или поздно должны были прерваться? Как это было с ее прежними увлечениями…
Кристине пришлось уехать, поскольку отпуск заканчивался и ее уже ждали на работе. Полно было всяких дел, требующих ее участия или хотя бы присутствия на фирме. У Матти же длительный преподавательский отпуск только начинался. И ему, естественно, не хотелось его прерывать. А главное — он собирался побыть еще какое-то время с семьей, которая со дня на день должна была вернуться в Миккели. По крайней мере, с родителями и с Эвой Лиисой.
А вот Мария что-то загуляла. В ее возрасте у многих так бывает. Кристина это помнила по себе. Побочный результат внезапного осознания себя в качестве взрослой и самостоятельной. Мария позвонила брату из Парижа и заявила, что ей там очень понравилось и она решила остаться. Мол, найдет себе работу по специальности, поскольку в Миккели с трудоустройством гораздо сложнее. А пока попросила переслать ей дополнительную сумму денег на первые дни, пообещав вернуть с первой же зарплаты. И оставила свои координаты в какой-то дешевой гостинице, куда только что переехала из экономии. Заодно умоляла любимого брата морально подготовить родителей, а то, мол, сама боится сообщить им об этом.
В общем, состояние Матти после звонка сестры можно было охарактеризовать как близкое к панике. Он даже хотел немедленно лететь в Париж, чтобы «отшлепать» и вывезти из него, как он выразился, «эту паршивую, глупую девчонку», которой «надо еще в куклы играть, а не по заграницам шляться». Но потом немного остыл и решил подождать возвращения родителей. Все-таки такой сложный вопрос лучше обсудить с ними с глазу на глаз, а не по телефону. А то и в Лондоне сразу начнется паника.
Тем более была определенная надежда, что после двух-трех дней бесплодного хождения по городу, с минимальным знанием английского, не говоря уже о зачаточном французском, Мария одумается. И заблудшее дитя по собственной воле вернется в ласковые, теплые и всепрощающие родительские объятия. Если, конечно, Матти на правах родственника, необремененного родительской сентиментальностью, не осуществит прежде свою антипедагогичную угрозу, да так, что мало не покажется.
Конечно, по здравом размышлении все это выглядело правильно и логично — разумом Кристина это понимала. Но все равно как-то смутно отдавало мужским эгоизмом. Нечто такое, читаемое между строк. И себя было очень жалко вне всякой логики. Уж слишком резко все оборвалось. После двух недель безумно счастливой, райской жизни опять серая житейская проза. Сразу, без плавного перехода. И неизвестно, когда состоится следующая встреча.
Пока что они договорились, правда предварительно, встретиться через две недели на площади Хёторьй перед концертным залом «Консертхюсет», у статуи Орфея и танцующих нимф. Почему-то совсем некстати вспомнилась феминистская критика этой скульптурной группы как характерного символа мужского шовинизма и эгоцентризма. Огромный и неодетый мужчина возвышается над кружащимися у его ног маленькими глупыми девчонками. Как утверждали злые женские языки, чем-то даже смахивает на лингам перед входом в языческий храм плодородия. Что может быть очевиднее для характеристики искаженных и неравноправных отношений между полами в современном обществе, в котором доминируют приматы-самцы. Да, сейчас Кристине чудился резон в этих рассуждениях…
