Дениз Робинс - Сладостная горечь
– Еще одна… э… традиция? – проворчал Майк, намазывая толстый слой масла на поджаренный хлеб. Он бросил взгляд на Венецию, и та безмолвно сжалась под этим взглядом. Но Мейбл только рассмеялась.
– Да, мы с мамой переполнены традициями.
– Очень мило, – проговорил он. – Только прошу – не включайте в них меня, дорогие друзья.
Венеция, полная решимости не показывать своих обид, как можно более игриво произнесла:
– Можешь быть уверен – включим… обязательно. Я жертвую яйцом ради огромного рождественского пирога.
– О… но он же вечером, ма, – сказала Мейбл и радостно добавила, – А Майк сделал мне чудесный подарок.
Венеция села за стол напротив Майка. Избегая глядеть на него, Венеция потягивала кофе и обращалась исключительно к Мейбл.
– Ждешь не дождешься, чтобы вечером потанцевать, крошка?
– Горю от нетерпения, – ответила Мейбл.
– Мы пойдем как прежде в церковь?
– Очередная старая традиция? – встрял Майк.
Венеция посмотрела на него и спросила:
– И очень хорошая… ты так не считаешь?
– Лично я не хожу в церковь, – ответил он, отодвигая тарелку. – Признаться, не знал, что ты наведываешься туда.
– Я не могу утверждать, что хожу в нее часто, Майк… к своему стыду. Нужно иметь привычку… но мы с Мейбл стараемся не пропускать рождественские и пасхальные службы.
– Мейбл и ты… вы неразлучны! – поморщился он.
Наступило неловкое молчание. Мейбл бросила быстрый взгляд на отчима, потом посмотрела в глаза матери. Ее беспокойство только усилилось, потому что она убедилась, что у взрослых не все ладно.
Она попыталась по-своему исправить ситуацию и поспешно сказала:
– Может быть, утром я не пойду в церковь, а покатаюсь с Майком.
– Может быть, Майк решит не брать тебя с собой, – отрезал он.
Молодая девушка покраснела и жалобно протянула:
– О-о…
Венеция сделала над собой усилие и попросила мужа:
– Возьми ее, Майк, пожалуйста. Она любит это.
– Знаешь, привязанности и неприязни в Бернт-Эш могут быть не только у нее одной.
Венеция прочитала в его глазах вызов, и сердце у нее упало.
Но она всеми силами старалась избежать катастрофы.
– Ну, конечно, она сделает так, как ты хочешь, Майк.
– Конечно, – вставила Мейбл, нервно моргая ресницами и не очень понимая, что происходит.
– Да, кстати, – оживилась Венеция. – А что подарил тебе Майк? Ты мне еще не показывала.
Прежде чем Мейбл успела ответить, Майк поднялся и сунул большие пальцы за края желтого спортивного жилета.
– Свою фотографию в рамке, вот что, – раздельно произнес он.
Мейбл показала матери фотографию, на которой Майк был изображен в красном камзоле и с кнутом в руках. Тот самый молодой красивый человек, настолько очаровавший Венецию Селлингэм, что она вышла за него замуж. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Венеция взглянула на фотографию в новой рамке из красной кожи.
– Я специально преподнес ее моей маленькой падчерице, – озорно усмехнулся он. – Мне подумалось, что эта фотография может произвести фурор среди ее подружек. Ты же не хотела такую… признайся, милая? Ты достаточно нагляделась на оригинал. От него у тебя, как кажется, рябит в глазах!
Венеция резко встала. У нее так сильно тряслись руки, что она была вынуждена ухватиться за спинку стула. Она просила Майка подарить ей новую фотографию. И эта фотография должна была стать одним из его новогодних сюрпризов. Но он решил отдать ее Мейбл и сделал это из детской злобы, как ребенок. Проявляя изумительную выдержку, она сказала Майку:
– Я уверена, что она очень понравилась Мейбл и что в школе вызовет настоящий переполох. Ты же такой красивый, не так ли, дорогой?
Внезапно Майк испытал нечто похожее на угрызения совести за свое поведение. Он совершенно изменил тон, и, обращаясь к молодой девушке, которая неловко стояла рядом, сказал:
– Ладно… беру тебя с собой, Мейбл. Будь готова к одиннадцати. Договорились? Венеция, дорогая… не пройдешь ли со мной в кабинет на минутку? Для тебя там приготовлен большой сюрприз.
Венеция, продолжая трястись, холодная как лед, без звука последовала за ним.
Оказавшись с ней с глазу на глаз, он взял ее руки и, целуя их, стал молить о прощении за свое хамское поведение.
– Понимаешь, на меня что-то с утра нашло, и я вел себя, как настоящая свинья. Дорогая… пожалуйста, прости меня. Ума не приложу, почему у меня с языка сорвались все эти ужасные слова… Прости, пожалуйста, и давай забудем это… прошу тебя. Я знаю, что ты души не чаешь в своем ребенке. Она ангел, и ее просто нельзя не любить. Клянусь тебе! Я докажу тебе… я сделаю все, чтобы доказать… Наверное, потому что она ребенок другого мужчины… Я поступил по-свински, набросившись на тебя утром. О боже, у меня сердце разрывается, когда ты вот так смотришь на меня!
Она стояла молча, слушая его извинения, похожая на статую из мрамора. Его поцелуи больше не волновали ее, равно как и уверения в любви. Казалось, она вообще потеряла способность чувствовать.
Но надо было как-то реагировать, и Венеция, глубоко вздохнув, произнесла:
– Хватит извинений, Майк… Я больше не хочу ничего слушать.
– Ты можешь сказать, что вселилось в меня? Почему иногда я настроен против Мейбл?
– Пока не понимаю, но потом, может быть, пойму.
– Ты когда-нибудь ревновала?
– Нет… не думаю.
– Значит, ты никогда не любила по-настоящему, – торжественно заявил он.
– Майк, Мейбл – моя дочь. Любовь, которую испытываешь к ребенку, нельзя сравнить с любовью к мужу. Я люблю вас обоих, но совершенно по-разному.
Она едва успела договорить. Продолжает ли она любить его? Или же ее чувство оказалось уничтожено одним ударом молнии? Нет, он не может в это поверить!
– С этого дня ни одного плохого слова о Мейбл ты от меня не услышишь, – сказал он. По-видимому его стремление вернуть ее расположение было искренним. Майк принялся уверять, что обожает ее и не может передать, как сожалеет о случившемся. Она должна простить его и любить так, как прежде любила.
– Ты меня любишь… правда? – патетически спросил он.
Эти голубые глаза, полные раскаяния и обожания… робкие поцелуи рук… как можно устоять против этого? Это был прежний неотразимый Майк… Ни одна женщина в ее возрасте не захочет терять такого мужа.
Лед, сковавший сердце Венеции, постепенно растаял. Не в силах больше сдерживать себя, она бросилась к нему на грудь и разрыдалась. Он принялся успокаивать ее, пока, наконец, Венеция не перестала сердиться на него. Иссушающее презрение, которое она испытывала, выйдя утром из спальни, пропало. Она позволила ему целовать и утешать. Венеция снова была счастлива.
