Сьюзен Мейер - В неге объятий
– Хорошо.
Только ничего хорошего в этом не было.
Это начало конца.
Антонио взялся за карандаш, но вскоре выругался и принялся поправлять свет. Потом снова взялся рисовать, попросил слегка сменить позу, снова рисовал… К полудню Антонио сдался.
Во вторник ему так и не удалось перенести на полотно тот взгляд, что он хотел показать миру, и он всерьез разозлился.
В среду Лаура Бэт попыталась с ним поговорить, но так и не смогла ни вдохновить, ни успокоить.
Глядя, как Антонио стирает тонкие карандашные линии, она с необычайной остротой поняла, как сильно хочет помочь ему вернуть способность творить.
Она вновь начала расспрашивать про Констанцо и буквально видела, как он успокаивается, рассказывая об отце, о первой выставке, о быстро пришедшем успехе…
Но утренний набросок он потом все равно выбросил.
Интересно, доводилось ли великолепной Гизели наблюдать эти вспышки ярости? Лаура Бэт вдруг поняла, что они ни разу не говорили о его жене! Так же как и о том, почему он перестал рисовать. И это неправильно.
Следя глазами, как Антонио прикрепляет к мольберту новый холст, Лаура Бэт глубоко вдохнула.
– Так когда ты перестал рисовать, было то же самое?
– Что?
– Ты раз за разом пытался что-то изобразить, но лишь злился и выбрасывал наброски?
– Да, – резко выдохнул Антонио.
– Расскажи мне.
– Нет.
– Слушай, я понимаю, потеряв любовь всей жизни, ты потерял и способность рисовать. А я совсем недавно потеряла парня, которому не слишком-то и нравилась, но даже мне очень больно. Ты же потерял любовь всей жизни, от этого нельзя так просто отмахнуться.
При этих словах явно начавший злиться Антонио озадаченно на нее посмотрел. Открыл рот, закрыл, снова открыл, но так ничего и не произнес.
– Что?
Облизнув губы, Антонио отвернулся.
– Ничего.
– Врешь. Я же вижу. Пожалуйста, расскажи.
– Я не хочу об этом говорить.
– Слушай, мы все это затеяли, чтобы ты снова смог рисовать. Но мы зашли в тупик. С прошлой трудностью мы справились, когда я надела вдохновившее тебя платье, а сейчас я чувствую, что тебя удерживает твоя жена, точнее, любовь к ней. Я уверена, тебе нужно выговориться.
Отбросив карандаш, Антонио потер лоб.
– Нет.
Минуту они молча друг друга разглядывали, а потом Антонио поднял карандаш и начал новый набросок.
– Знаешь, кажется, я ни разу не говорила, что мне жаль.
– Чего? – уточнил он, на секунду отрываясь от работы.
– Что ты потерял жену. – Как же больно говорить о женщине, из-за которой он никогда не сможет до конца ее полюбить. Но они должны через это пройти. – Она была такой красивой.
– Точно. – Антонио вновь сосредоточился на наброске.
– И особенной.
Антонио не ответил.
– Пожалуйста, тебе нужно выговориться.
– Нет.
– Бабушка говорила, что после смерти мужа хуже всего было, когда через пару недель все перестали о нем говорить. Словно вообще забыли о его существовании. А она хотела помнить.
– Лаура Бэт, пожалуйста, хватит.
– Просто я хочу, чтобы ты знал, что можешь говорить о ней со мной.
Видимо напрягшись, Антонио отступил на пару шагов.
– Бог ты мой! Может, уже все-таки хватит?
– Извини, но я действительно хочу тебе помочь. Хочу, чтобы ты снова мог рисовать.
Судорожно сжав в пальцах карандаш, Антонио попытался расслабиться, только сейчас осознав, что она действительно пытается ему помочь и сама не понимает, что приносит больше вреда, чем пользы.
Но она не виновата. Она же ничего не знает.
– Слушай, моя жена была не совсем такой, какой ее считали.
– Как скажешь.
Сколько же в эти слова уместилось грусти и вины…
Но она ни в чем не виновата!
Ладно, пусть всю историю он никому и никогда не расскажет, но кое-что попытаться объяснить все-таки можно.
– Я не на тебя злюсь. Просто никогда и ни с кем жену не обсуждал.
– Но мне все равно кажется, что тебе бы это помогло.
– Честно, carissima, я не знаю, что сказать.
– Правду.
Ну конечно.
Антонио вдруг понял, что пока они говорят, карандаш в руке как бы сам собой набрасывает линии, уловив нужный образ.
Все дело в позе? Или в том, что он отвлекся на разговор? Или в значимости затронутой темы? Ладно, не важно, главное, это сработало. И ни в коем случае нельзя упустить выдавшуюся возможность.
– Хотел бы я тебе все рассказать. – Не веря своим глазам, Антонио наблюдал, как уверенно двигается рука. Неужели ему действительно нужно выговориться?
Замерев, Антонио пристально посмотрел на Лауру Бэт.
– История моего брака не из счастливых.
Лаура Бэт нахмурилась, и он как никогда ясно уловил тот образ, что пытался поймать. Он снова взялся за карандаш, судорожно пытаясь перенести его на бумагу.
– Ты был несчастлив?
– А бывает ли кто-нибудь вообще по-настоящему счастлив?
– К чему задавать риторические вопросы, когда ты отлично знаешь ответ? Оливия с Такером счастливы. Элоиза с Рики счастливы. Ты знаешь, что такое счастье, так что знаешь, были ли вы счастливы или нет.
С головой уйдя в работу, на которую она вновь сумела его вдохновить, Антонио излишне искренне ответил:
– Тогда не были.
– Тогда мне вдвойне жаль. Расскажешь, что случилось?
Схватывая мельчайшие детали, превращавшие Лауру Бэт в ту, кем она была, Антонио всерьез задумался. Наверное, если кто и сумеет его понять, то именно она. И если этот разговор нужен, чтобы освободиться от терзавших его демонов, он все выдержит.
Собравшись с мыслями, Антонио выдохнул:
– Жена мне изменяла, а потом сделала аборт. Убила моего ребенка.
Крепко зажмурившись, он услышал, как к нему подходит Лаура Бэт.
– Мне так жаль. – В зеленых глазах действительно читалась тоска.
– Не следовало мне тебе этого говорить.
– Чего? Что у тебя был неудачный брак?
– Что мой брак был одной бесконечной ложью, а сам я дураком.
Лаура Бэт придвинулась чуть ближе, пристально вглядываясь ему в лицо.
– Все это время я думала, что ты ее оплакиваешь. – Она задумчиво покачала головой. – Да и не одна я. Все думали, что ты все время грустный, потому что не можешь пережить ее смерти.
– Не ее, а ребенка. Для всех она была кумиром, а мне пришлось узнать ее истинное лицо. Она была самовлюбленной эгоисткой, готовой на все, лишь бы привлечь к себе внимание. А я попался в ее сети и два года жил, не в силах объявить правду и задыхаясь от бесконечной лжи.
– Антонио…
Отвернувшись, он схватил тряпку и вытер руки.
– Тебе следовало бы обсудить все это с Оливией. Она как никто знает, что значит жить во лжи.
Но он лишь головой покачал.
– Я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал.
