Натали Митчелл - Жаркие ночи
— Одной всегда хватает для одной жизни, — философски изрек отец и прижал свою Миранду еще крепче.
Справедливости ради я заметил, что так происходит далеко не со всеми.
— Это уж точно, — вздохнула мама, и впервые на моих глазах погладила отца по щеке. — Перед отлетом я как раз сдала материал о разводах в високосном году.
Отец почему-то заинтересовался:
— И как?
— Их стало больше почти в два раза.
Он грозно выпрямился:
— Но наш не пополнит это количество.
Мама улыбнулась ему с такой нежностью, какой я давно не видел на ее лице.
— Ты мой хороший…
— Я должен поехать к Алисии, — наверное, не вовремя вмешался я, но мне нужно было спешить. — Пешком пойду, если не найду такси. Но на всякий случай… Мам, не займешь мне немного денег?
Она даже обиделась:
— О чем ты говоришь! Бери сколько надо!
Мне было надо на такси до больницы и на букет роз для Алисии. Могло статься, что она вовсе не розы любила больше всего, мне еще только предстояло это выяснить. Пока я положился на собственный вкус.
Немного отойдя, я оглянулся. Родители смотрели мне вслед, грустно улыбаясь, как будто на их глазах я уходил во взрослую жизнь. Я махнул им рукой, а они оба как-то поежились, заерзали, точно искали тепла, которого я их лишил. Они могли найти его только друг у друга.
Когда я добрался до больницы, там уже все спали. Кроме врачей, конечно, и тех пациентов, которым еще не успели оказать помощь. Таких было множество, некоторые лежали на носилках прямо на траве возле корпуса, многие плакали. А я, как идиот, шел мимо этих стонущих, нуждающихся в помощи людей со своим пышным букетом, и мне было стыдно за себя.
И, только встретившись взглядом с женщиной, похоже, ровесницей моей мамы, лицо которой представляло собой сплошную черную гематому, я понял, что надо делать. Отделив от букета одну розу, я протянул ей и, наклонившись, тихо сказал:
— Возьмите, пожалуйста. Все будет хорошо. Главное, что вы живы.
Потом шагнул к пожилой тайке, наверное, сотруднице отеля, и произнес то же самое. И еще к одной, и еще… Честное слово, они оживали прямо на глазах, эти женщины, они начинали улыбаться.
Последнюю розу цвета утренней зари я оставил для Алисии, хотя цветов хватило далеко не всем. Но я не мог явиться к ней с пустыми руками.
В больничном коридоре царили такая суета и неразбериха, что я даже не попытался искать Алисию через кого-то из медсестер. У них были дела поважнее. Я решил, что сам отыщу ее в этом большом здании. В конце концов, это было не сложнее, чем вырвать ее из смертельных объятий разбушевавшегося моря.
Я обходил палату за палатой, этаж за этажом, я заглядывал во все двери. Ее нигде не было. Мне уже начинало казаться, что моя роза завянет, пока я отыщу Алисию, но в одной из комнат четвертого этажа я вдруг увидел ее. Свет из коридора падал на золотистые волосы на белой подушке… Мы привезли Алисию одной из первых, ей еще, к счастью, досталась нормальная кровать. Остальным, похоже, придется лечиться в походных условиях.
Стараясь не скрипеть и не топать, я вошел в темную палату, на цыпочках приблизился к ее постели. Здесь терпко пахло лекарствами, и я подумал, что Алисии трудно будет различить цветочный аромат. Если б она спала, я, наверное, не решился бы тревожить ее сон. Просто положил бы рядом свою розу и до утра просидел бы где-нибудь в коридоре. Хоть на полу.
Но Алисия подняла голову.
— Кевин? О Господи, Кевин!
— Это я.
Встав на колени возле ее кровати, я положил розу на одеяло возле ее руки:
— Я нес тебе целый букет, но там возле больницы столько искалеченных женщин…
Ее пальцы едва касались розовых лепестков.
— Кевин, Кевин, — повторяла она, как зачарованная, и мне даже стало неловко оттого, что Алисия столько радости находит в звуке моего имени.
От смущения я задал самый банальный вопрос:
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично! — Она села, чтобы продемонстрировать это, но я заставил ее лечь.
В больничной сорочке, с растрепанными волосами, Алисия казалась совсем худенькой и юной. Моя храбрая, застенчивая Русалочка…
— Забери меня отсюда, пожалуйста, — взмолилась она. — У меня ведь ничего не болит! Они говорят, что давление низкое и небольшое сотрясение есть, но я ничего такого не чувствую. Голова не болит, и не кружится, и не тошнит, зачем мне здесь торчать?
Я с опаской проговорил, всматриваясь в ее лицо:
— А если тебе станет хуже?
Она серьезно пообещала:
— Я схожу к врачу, когда мы вернемся домой. Это ведь уже скоро. Слушай, Кевин…
Даже в темноте я угадал, что Алисия покраснела.
— Что такое?
— Кевин…
— Что, Алисия?
— Скажи мне… Хотя мы уже говорили об этом. Но теперь ведь все по-другому… Скажи, когда мы вернемся домой, это будем «мы»?
У меня заколотилось сердце: вот оно! Сейчас я должен произнести эти слова.
— Если ты простишь меня, Алисия, — пробормотал я, не решившись на них так сразу.
— За что?!
От изумления у нее взлетел голос, и на соседней кровати кто-то застонал во сне. Она испуганно зажала себе рот, потом переспросила шепотом:
— За что, Кевин?
— За то, что оказалась здесь из-за меня.
— Глупый, — протянула она нежно. — Я ведь только этого и хотела. Сама хотела.
Я спросил тоже шепотом:
— А если б я не полетел к отцу на Пукет? Мы бы так и не узнали?
— Чего не узнали, Кевин? — Голос у нее задрожал. Она уткнулась носом в мою розу.
Набрав воздуха, я выпалил:
— Что мы… Что я люблю тебя, Алисия.
Она вдруг заплакала. Наверное, не только из-за этих слов, которых Алисия ждала целых три года, но из-за всего пережитого за этот день, из-за близости смерти, которая уже так тесно обнимала ее, из-за возвращения к жизни. Эти слезы мог понять только переживший подобное.
Громко постанывая и всхлипывая, Алисия цеплялась за мою рубашку, а я кололся шипами своего последнего цветка и торопливо искал ее мокрые губы, как будто один поцелуй мог утешить и стереть из ее памяти все то страшное, почти смертельное, что приключилось с нами в этом раю на земле.
— Кевин…
— Что, солнышко, что?
— Уведи меня отсюда, пожалуйста. Скорее! Я не хочу, чтобы все… здесь…
Быстро укутав ее в покрывало, я подхватил Алисию на руки, вышел с ней в коридор и торопливо направился к лестнице. Я не был уверен, что легко спущусь с ней вместе с четвертого этажа, но дождаться лифта казалось мне нереальным. Мимо нас провезли каталку с тихо стонавшим мальчиком лет десяти, укрытым по самый подбородок. Сообразив, я крикнул им вслед:
