Патриция Хорст - Узор на снегу
Тим нашел ее в гостиной перед камином. То, как она сидела, скорчившись под мохеровой шалью, кое-как наброшенной на плечи, с волосами, беспорядочно рассыпавшимися по плечам и спине, и глазами, невидяще уставившимися в пламя, напомнило ему однажды виденную картину: уличный беспризорник, присевший в поисках тепла к костерку, горевшему в темной аллее.
Опустившись на колени рядом с ней, Тим прикоснулся к ее руке.
— Лилиан, милая…
Она вздрогнула, словно ее ударили.
Прикрыв глаза, он мучительно искал слова, которые помогли бы все исправить.
— Послушай, — наконец сказал Тим, — мне бы хотелось, чтобы того, что сейчас случилось, не было, но это невозможно. Все, что я могу тебе сказать: это не имеет никакого отношения к тебе. К нам.
— К нам? — Она медленно повернула голову и остановила на нем ничего не выражающий взгляд. — Нет никаких нас. И никогда не было.
— Ты не права, — возразил он. — Какое-то время были только мы. Никого, кроме нас.
— На какое-то время мне не нужно, — с горечью произнесла Лилиан. — И я не хочу быть твоей суррогатной любовницей. Если бы я хотела только получить удовольствие, я бы нашла не меньше дюжины мужчин, которые с радостью обслужили бы меня, без напоминаний о том, что я в лучшем случае лишь заменяю женщину, с которой им хотелось бы быть.
Его потрясла звучавшая в этих словах боль. «Обслужить? — хотелось крикнуть ему. — Мы занимались любовью, черт возьми!»
Но он взял себя в руки, потому что никакие слова не могли ничего исправить. И никогда не смогут. Случайной обмолвкой, которая была более сложной и более лестной, чем она, должно быть, предположила, он лишил их возможности на отношения, которые продлились бы значительно дольше, чем оставшиеся несколько дней.
По зрелом размышлении это, возможно, и к лучшему, тоскливо подумал Тим. Разве могут две полярные противоположности, каковыми они являлись, найти точки соприкосновения, на основании которых можно построить что-нибудь, кроме мимолетной случайной связи?
Нет, не могут, и глупо с их стороны было даже пытаться. Европейская тонкая штучка и работяга, живущий в диком северном краю, дадут плохую смесь, как бы хорошо их ни размешивали. Но это вряд ли оправдывало его.
— Ты впервые была с мужчиной, — сказал он, чувствуя себя обязанным заговорить о том, что ему больше всего хотелось обойти молчанием.
— Не говори глупостей, — фыркнула она. — Конечно нет.
— Да, Лилиан. Ты была девственницей.
Она деликатно зевнула, словно породистая кошка, которой до смерти наскучило надоедливое внимание бродячего кота.
— Когда-то — безусловно, но давным-давно.
Он сердито взглянул на нее, намереваясь напомнить, какую стыдливость она проявила в ванной, что было первым намеком на ее невинность. Но что это даст, если она твердо решила отрицать правду?
Тим прошелся до окна и обратно.
— Хорошо, мы пока это оставим. Но что будет дальше?
— Я намерена хорошенько помыться, а ты можешь хоть в масле кипеть, меня это не волнует.
— Ты уедешь?
Она презрительно вздернула подбородок.
— С какой стати?
— Почти невозможно не столкнуться друг с другом на таком небольшом пространстве. А учитывая то, что должна чувствовать, вряд ли ты захочешь увидеть меня снова.
— Тебе прекрасно удавалось… не сталкиваться со мной до вчерашнего вечера, Тимоти. Не вижу причин, почему бы не продолжать в том же духе. Жаль только, что ты позволил похоти преодолеть неприязнь ко мне, но я уверена… ты больше не повторишь этой ошибки. А если боишься, что я стану тебе надоедать, могу заверить: твои страхи напрасны. Я скорее пересплю с… с боа-констриктором, чем с тобой.
Слова вылетали из ее рта, как камешки, падающие на стекло, — отчетливые, точные и до ужаса театральные. Если бы время от времени она не делала паузы, чтобы перевести свои мысли с французского на разновидность высокопарного английского, Тим бы подумал, что она раз двадцать репетировала свою роль.
— А что, если ты забеременела? — спросил он; эта ужасная возможность, словно призрак, вдруг замаячила перед ним.
— Я почти уверена, что нет. А если бы даже и так, что из этого?
Ошеломленный как ее отношением, так и своим вопросом, Тим уставился на Лилиан.
— Что из этого?! Мы здесь говорим о жизни, Лилиан, за которую я несу ответственность не меньшую, чем ты.
— Нет, — отрезала она. — Твоя ответственность заключалась в том, чтобы подумать, прежде чем заниматься со мной сексом, представляя на моем месте кого-то другого. Решив пренебречь этим, ты перечеркнул все права, которые мог бы иметь, сложись все иначе.
Едва не поперхнувшись от возмущения, он воскликнул:
— Мы в Соединенных Штатах, моя дорогая, и их законы идут вразрез с твоими взглядами! В этой стране отцы и матери имеют равные права.
Лилиан стремительно вскочила. Шаль на ней казалась древнеримской тогой, а спина распрямилась так, словно она аршин проглотила.
— Неужели? — спросила она и сунула ему под нос непристойную комбинацию из трех пальцев. — Вот что я думаю о Соединенных Штатах и их законах. Ступай вместе с ними в ад, Тимоти Эванс!
«Я уже там, — едва не сказал он. — И хочешь ты это признавать или нет, но и ты тоже».
Но он и так достаточно натворил сегодня, поэтому лишь произнес:
— Посмотрим.
— Убирайся! — воскликнула Лилиан.
— Я уйду. Пока. Но я вернусь.
— Не утруждай себя, — бросила она. — Ты все равно не скажешь то, что мне хотелось бы услышать.
— Оставим это, Лилиан. Поговорим обо всем завтра. Может, тогда ты будешь больше расположена выслушивать объяснения.
Тим надеялся хотя бы уйти с достоинством, но и здесь она оставила его с носом. Прошествовав в спальню, Лилиан через несколько секунд вернулась с ворохом его одежды и ботинками.
— Очевидно, вы с трудом понимаете мой английский; может быть, так вам будет понятнее. — Открыв парадную дверь, она вышвырнула джинсы, носки и свитер на веранду, умудрившись ни разу не упустить целомудренно прижатую к груди шаль. За ними последовали ботинки, с глухим стуком упавшие на верхнюю ступеньку.
— Послушай, Лилиан! — Он заморгал, не веря собственным глазам, потом повернулся к ней. — Ты сошла с ума?
В ответ она схватилась за очередной довод, которым оказался тяжелый подсвечник. Не нужно было быть искушенным в баллистике, чтобы понять: он весьма убедителен и без труда попадет прямо в цель.
Решив, что благоразумие — лучшая составляющая доблести, он беспорядочно отступил. Едва его голые ступни коснулись оледеневших досок веранды, Лилиан захлопнула дверь и заперла ее на замок.
