Нэнси Дэнхем - Вспышка пламени
В его голосе звучало глубокое восхищение, едва ли не благоговейный ужас. От удовольствия у Тины зазвенело в ушах, но она тут же опомнилась – слова Дьюка были полны скрытой иронии.
– Не надо преувеличивать, – поскромничала она, а затем, испытывая страстное желание узнать, что же он скажет, спросила: – Ты рад, что у нас будет ребенок, Дьюк?
Он не отвечал, продолжая сжимать ее в объятиях. И вдруг она почувствовала, как по лбу покатилась теплая капля. В испуге Тина вскинула голову и заметила, что Дьюк плачет.
Если он так восхищается ее решением, что это означает? Хочет все-таки он ребенка или же нет? Почему он заплакал, что его пугает?
– В чем дело, Дьюк! – воскликнула она, стремясь поймать малейшее изменение в выражении его лица.
– Я еще никогда не был так счастлив, как сегодня, Тина. – Голос дрожал от переполнявших его душу противоречивых и сильных чувств. Немного помолчав, он продолжил: – Я никогда не думал, что у меня когда-нибудь будут дети.
– Почему, Дьюк? Почему ты не думал? – вопрошала она, жадно заглядывая в его глаза.
– Никогда не думал, что кто-либо захочет иметь от меня ребенка, – просто признался он, затем наклонился и поцеловал ее живот. В этом жесте сквозило искреннее восхищение и благоговейное преклонение перед зародившейся внутри нее жизнью. – Я уже люблю нашего ребенка, Тина, – прошептал он.
Слезы жгли ей глаза, а на языке вертелся вопрос, который она так никогда и не решилась бы ему задать: «А я? Почему ты ни разу не говорил, что любишь меня?»
Тина сумела подавить нахлынувшие чувства. Она знала, что Дьюк любит ее, любит по-своему, однако почему-то не хочет об этом говорить. Но ничего, однажды она вынудит его признаться в своем чувстве. И ребенок поможет ей в этом.
Теперь ей надо было задать ему еще один, мучивший ее все эти месяцы вопрос, не менее важный, чем первый. Она погладила его по волосам, нежно прижала его щеку к своему еще плоскому пока животу.
– Дьюк… – неуверенно начала она.
– Ммм?
Тина набрала воздуха в легкие и на одном дыхании выпалила:
– Скажи мне, ведь нет никаких причин, по которым ты не можешь иметь здорового ребенка?
Он вновь поцеловал ее живот.
– Нет, конечно, ничего такого нет.
– У тебя нет никаких наследственных болезней, в роду не было никаких отклонений? – настаивала она.
Он поднял голову. Его глаза все еще лучились счастьем, когда он перекатился на бок и одарил ее снисходительной усмешкой.
– Тина, твоя тревога совершенно обоснованна, но клянусь тебе, насколько мне известно, в нашей семье никогда не было ни гемофиликов, ни идиотов, ни сифилитиков. Так что нашему ребенку ничто не грозит.
Кончиками пальцев он благоговейно провел по нежной округлости между ее бедер.
– У нас будет самый красивый, самый гениальный, самый замечательный ребенок, когда-либо появлявшийся на свет, – объявил он, а затем заразительно улыбнулся. Его пальцы заскользили вверх по животу, достигли набухших грудей Тины и очертили их круговым движением. – Ты будешь великолепной матерью, а я постараюсь стать примерным отцом.
Не оставалось никаких сомнений, что он говорил это совершенно искренне. Тина улыбнулась в ответ. Какое наслаждение – убедиться, что твоему ребенку не грозит опасность. Кроме того, из слов Дьюка она поняла, что он намерен не только одобрить появление на свет их ребенка – нет, он хочет стать ему хорошим отцом. Значит, у нее есть надежда на семейную жизнь!
По крайней мере, пока.
Но все же Тину продолжало тревожить его здоровье. Когда Дьюк наклонился, чтобы поцеловать ее, она заметила, как выпирают жилы на его шее, какие глубокие впадины залегли над его ключицами и под скулами. Черты его лица, обтянутые побледневшей и загрубевшей кожей, заострились и стали еще резче.
– Пожалуй, нам следует еще разок заняться любовью, – пробормотал он, возбуждающе целуя ее.
– Нет. – Тина решительно мотнула головой.
– Почему нет? – бросил он изучающий взгляд. – Боишься навредить ребенку?
– Нет, боюсь навредить тебе. Ты посмотри, на кого ты стал похож! Пока не наберешь хотя бы десяток килограммов – больше никакого секса! – Она насмешливо улыбнулась.
Он состроил горестную гримасу.
– Я теперь тебе не подхожу, так?
– Очень подходишь, вот поэтому-то я и не хочу, чтобы ты скончался на мне от истощения сил. – Она заглянула ему в глаза и встревожилась, увидев там выражение непонятной тоски. – Что произошло, Дьюк?
– Чепуха, – отмахнулся он с напускным легкомыслием, но это странное выражение его глаз тут же пропало. – Как ты думаешь, смогу ли я за один присест съесть столько, чтобы набрать искомый десяток килограммов, и с легким сердцем заняться с тобой любовью? В кухне найдется приличный завтрак?
Вот и все, беспомощно подумала Тина. Тайна прошедших двух месяцев так и осталась тайной. Что же, надо постараться забыть об этом и больше думать не о прошлом, а о будущем, приказала она себе, спуская ноги с кровати и накидывая халат.
– Я собираюсь приготовить тебе великолепный завтрак, Дьюк Торп, и только попробуй не съесть все до последней крошки, – шутливо предупредила она.
Он внял предупреждению.
Через несколько недель Дьюк был уже прежним, как до своего отъезда в Америку. Не приходилось больше сомневаться в его здоровье и жизненной энергии. Он просто сиял от счастья и, как мог, опекал Тину. Дьюк настаивал, чтобы она не перетруждалась с постановкой и даже наняла ассистентов для разъездной работы. Ей пришлось покориться его настойчивой заботе. Когда же Тине приходилось идти куда-либо самой, он не отступал от нее ни на шаг, поддерживал под руку, строго следил, чтобы она не уставала. Тина посмеивалась над его одержимостью, но в душе была совершенно счастлива.
Она наслаждалась его заботливостью, хотя и не переставала гадать о причинах, подвигнувших Дьюка на подобное поведение. Может, все-таки с ним что-то серьезное, и он пытается жить одним мигом, радоваться и целиком отдаваться настоящему? Может, боится, что завтра все для него может быть кончено? Казалось, он совсем не думает ни о чем, кроме Тины и будущего ребенка. Он больше ничего не писал и даже не пытался сесть за работу, совсем забыв дорогу в свой кабинет.
Во всем этом, на взгляд Тины, было что-то непонятное. Если Дьюк всегда так хотел иметь ребенка, то почему же он так яростно отрицал даже саму идею брака? Если бы восемь лет назад он женился на ней, у них уже могло быть несколько детей.
Но тогда, вполне возможно, все его пьесы не были бы написаны. Казалось, что для него один образ жизни исключает другой. Для того чтобы писать, ему необходимо одиночество – так говорил он сам. Может, он и в Америку уехал, чтобы остаться там одному и таким образом возвратить себе творческий настрой. Но это не получилось, потому что она стала теперь частью его жизни.
