Джулия Тиммон - Солнечный зайчик
Я слушаю молча. И не смею смотреть ему в глаза. По душе, недавно столь весенней и влюбленной, расплывается чувство неискупимой вины. Пытаюсь удержать ее, уверить себя в том, что я совсем другое дело, что и не помышляю изменять Грегори, но не верю своим доводам.
Грегори берется за голову, качает ею, проводит ладонями по щекам и опускает руки на колени.
– Немногим раньше произошло и еще кое-что… Об этом сейчас не хочется, но я обязательно тебе расскажу. Потом. Словом, все эти события резко перевернули мое представление о жизни. Людское лицемерие, ханжество, ничтожные радости вдруг стали видны, куда ни взгляни, во всем своем уродливом виде, вера в любовь, в разумность, в верность растаяла, как запоздалый весенний снег.
Что еще произошло? – размышляю я, только теперь понимая, почему у Стивена он настолько нелюдимый и сдержанный, смотрит на всех даже презрительно. Какая еще приключилась беда? Может, тоже предала женщина?
– Возвращаться в родные края мне страшно не хотелось, – говорит Грегори с тоской, от которой в душе все рвется и плачет. – Но, во-первых, у нас с Джаспером была одна задумка, осуществить которую мы собирались сразу после его отставки и на которую уже скопили приличную сумму. А во-вторых, перед отъездом в Ирак он взял с меня слово, что, если с ним что-нибудь случится, я не оставлю его родителей, стану им как сын. Поэтому я и уехал из Вермонта. Квартиру удалось купить в том самом доме, где какое-то время перед поступлением снимал комнату Джаспер. Представляешь, как повезло?
Печально улыбается, а у меня от желания вернуть этой улыбке свет сердце будто раскалывается надвое. Чувствую с ужасающей отчетливостью, что ясные дни отошли в прошлое, и уже ощущаю на себе тень надвигающихся туч из ближайшего будущего. Внутренне содрогаюсь.
– Осуществить нашу мечту мне удалось довольно легко, – рассказывает Грегори, – но радости, какую мы хотели от этого получить, почему-то нет…
Складываю губы трубочкой, вознамерившись спросить, что это за мечта, но слова будто прилипают к горлу и такое чувство, что лучше помолчать.
– Впрочем, я привык к такой жизни. Смирился с мыслью о том, что война, разрушение, насилие, притворство, ложь и обывательская ограниченность, сколь бы ни были безобразны, – неотъемлемая часть нашего существования. Развлечениями довольствуюсь одними – поездками к Сэмюелю и прогулками по лесу. Еще по субботам хожу в этот бар, сажусь за наш с Джаспером столик, пью наше любимое виски. Поначалу казалось, это несет в себе некий смысл, а теперь я просто привык. Не люблю, когда гибель близких превращают в показуху – смотрите, какой я сердечный, сколь дорожу памятью! Глупо все это. Бессмысленно.
Я сижу, низко наклонив голову, и вспоминаю о том, с какой готовностью называла его чокнутым и отвратным. Щеки – багровые от стыда. Раздумываю о богатых приемах его родителей и не пойму, почему он говорит, будто развлекается лишь тогда, когда приезжает сюда и общается с природой. Отношения с семьей у него, судя по всему, далеко не лучшие, но не может же быть такого, чтобы он к ним вообще не казал глаз? Ничего не пойму…
– Такая вот история! – взбадриваясь, восклицает Грегори. – Веселого в ней мало, но – что поделать? Будем смотреть альбом?
Киваю.
На первых страницах фотографии, где Грегори подросток. Смешной, с непокорным вихром на затылке и задорной улыбкой на юношески пухлых губах. Рядом с ним подтянутый седовласый мужчина – прижимает Грегори к себе загорелой мускулистой рукой. Виды везде экзотические – от любой постройки так и веет восточными сказками.
– Это в Ираке, с дедом, – комментирует Грегори. Указывает на три первых снимка, где они на фоне дома с причудливо оформленным окном, у пестрых рыночных лавок и возле мечети. – Багдад. А это Вавилон, ворота Иштар, точнее их копия – оригинал в Берлинском музее. Вавилон, по мнению историков, древнейший город на земле. Считается, что на террасах вавилонских Летнего и Зимнего дворцов Навуходоносора II располагались Висячие сады Семирамиды. Я видел эти дворцы собственными глазами, представляешь?
Всматриваюсь в фигурки на голубых воротах и в синее небо над головами маленького Грегори и его деда, но взгляд снова и снова приковывают к себе их лица. Уже в двенадцать лет этот парень, хоть и еще не задумывался о смерти, изменах и войнах и умел улыбаться во весь рот, был вдумчивым, любознательным и хотел походить на трудолюбивого деда. Наверное, он уже тогда был взрослее меня теперешней. Эх!
Грегори переворачивает страницу. На других снимках он более взрослый, на большинстве – с Джаспером или с ним и компанией других парней и девушек. Вот Джаспер в военной форме смотрит в камеру серьезно, без прежней беззаботности. Вот он же в цивильном обнимает девушку.
– Оливия, – говорит Грегори ничего не выражающим голосом.
Вглядываюсь в хорошенькое личико Джасперовой возлюбленной. На нем – безграничное доверие, нежность, мечта раствориться в человеке, к которому она столь трогательно льнет. Действительно ни за что не поверишь, что такая способна на подлость. До чего непостижима и коварна жизнь!
– Симпатичный был парень, – говорю чуть охрипшим от долгого молчания голосом, глядя на изображение сияющего от гордости Джаспера.
Грегори присвистывает.
– Симпатичный – мягко сказано. Он был красавец. Я не преувеличиваю.
Украдкой бросаю взгляд на его профиль, и в голове звучит идиотская мысль: для меня есть теперь один на свете красавец. Ты. Смущаюсь. Достойна ли я сидеть с ним рядом? Слушать все, что он хранит так глубоко в сердце?
Альбом заканчивается, и Грегори откладывает его в сторону. Я рассматриваю остальные снимки – в рамках. На них тоже Джаспер и Грегори. Вместе или по отдельности. Изображений женщин нет.
– А почему в других комнатах ни одной фотографии? Ни Джаспера, ни Лилиан, ни всей их семьи?
– Сэмюель смотрит их очень редко, – говорит Грегори. – Считает, что, если обвешать ими все стены, со временем перестанешь их замечать, как мебель или вешалку для шляп. Отчасти его можно понять.
Киваю. Задумываюсь, какой была Лилиан. Наверняка привлекательной, во всяком случае доброй. Злыдня не воспитала бы столь порядочного парня, как Джаспер. Откуда у меня уверенность в том, что он был порядочный? Лучший друг Грегори не мог быть другим. Почему же он выбрал меня? – звенит в голове вопрос.
Грегори с загадочным видом берет с полки зеленую прозрачную папочку и достает сложенный вдвое слегка пожелтевший газетный лист.
– Помнишь, я сказал, что Джаспер тебя почти знал? – Он глядит мне в глаза столь преданным взглядом, что я от осознания своей лживости готова сгореть на этом самом месте.
