Элизабет Эссекс - В поисках наслаждения
Марлоу неторопливо последовал за ней, но окольным путем, по черной лестнице через кухню, чтобы дать ей больше времени остыть после их короткой перепалки. Как смешно: десять лет в разлуке, шесть часов в браке — и уже поссорились. Он молил Бога, чтобы это было в первый и последний раз.
Перед дверью комнаты, прежде чем войти, Марлоу задержался. Босая, в простом платье, Лиззи стояла перед окнами, представляя собой очаровательное и довольно откровенное зрелище. Судя по жесту, с каким она прислонилась к оконному переплету, корсета на ней не было. Жар и вспышка желания воспламенили его сильнее огня. Удивительно, как ей шло быть естественной. Ему сразу захотелось раздеть ее догола прямо здесь, на полу.
Но в умной головке Лиззи крутились иные мысли. Она еще не была готова простить его окончательно, поэтому и стояла в стороне, хотя взяла тарелку с едой и даже приблизилась к нему, чтобы принять из его рук стакан отличного кларета. Пусть себе сохраняет дистанцию. До поры до времени.
Она молча ела, пила вино. Потом протянула ему свою оливковую ветвь.
— Расскажи мне о флоте.
Слишком обширная тема. Марлоу откинулся назад и сделал большой глоток густого вина.
— Что тебя интересует?
— Что угодно. Развлеки меня.
Эта фраза была заимствована из прошлого. Она часто прибегала к ней в их юности. Ему всегда нравилось рассказывать ей всякие истории, демонстрируя свою искушенность. Теперь, когда он, несомненно, имел куда больше опыта, его истории не всегда предназначались для нежного слуха леди. Даже Лиззи.
Но нет, она, похоже, была не менее кровожадной, чем вест-индские пираты.
— Как ты стал капитаном в твои годы? Не слишком ли молод для такого положения?
— Возможно.
Ему хотелось похвастаться, побалагурить. Хотелось рассказать ей о Тулоне, обо всех безрассудных поступках, которые совершил, чтобы увидеть, как восхищение озарит солнечным светом ее лицо. Но с чего начать? Конечно, не с начала, когда ее отец выгнал его, испуганного четырнадцатилетку, одного в ночь.
Тут Лиззи сама пришла ему на помощь.
— Где ты был ранен?
— Здесь, здесь, здесь и еще здесь.
Он стянул рубашку, чтобы продемонстрировать шрамы, и получил в награду ее смех.
— На карте, а не на теле.
Ее зеленые глаза сверкали и приподнимались в уголках, когда она улыбалась. Ему нравилась эта дерзкая усмешка, эта мимолетная улыбка, которая играла в уголках ее рта и служила знамением эмоций и в то же время защитой от них.
— В Свенскунде, Финском заливе на Балтике.
— В Финском заливе? Что ты гам делал?
— Состояние.
Он сделал еще один глоток кларета. Вино действовало на него расслабляюще.
— В Финляндии?
— В мирное время нам платили половину жалованья, но мой командир, прославленный капитан Сидней Смит, подал в отставку и отправился помогать шведам в войне против России. Я тоже поехал с ним. Я был его первым помощником. Когда дела шли хорошо, мы получали нашу долю трофеев. А трофеев хватало.
— Как… ты был наемником!
Ее лицо осветил ужас удивления. И он не мог понять, какие чувства она испытала — радость или отвращение.
Он пожал плечами. Клеймо пришлось ему не по душе. Он делал это не только ради денег.
— Нас держали на берегу на половинном жалованье, Лиззи. Флот его величества в нас не нуждался, зато шведы ой как нуждались. И хорошо платили за работу.
— Кто заплатил тебе шрапнелью?
Ее глаза снова уставились на его грудь. Он с трудом удержался от желания поднять над головой руки, чтобы насладиться теплом ее глаз.
— Русские, естественно.
Она вдруг сменила апатичную позу и, наклонившись к нему, взялась за края его рубашки.
— Это… это татуировка? — Разбираемая любопытством, она гладила пальчиком темную надпись в левой части его груди, пониже сердца. — Я не заметила ее раньше. Я вообще никогда не видела татуировки. То есть видела на руках моряков…
— Я моряк.
— Ну да. Я имела в виду матросов, а не офицеров. Написано: «Fides».
— Это значит — верность.
— Я знаю, что это значит. Но зачем ты ее сделал?
— Проиграл спор.
Он не стал ей говорить, что на самом деле выиграл двадцать два фунта шесть шиллингов — целое состояние для бедного гардемарина, каким был в ту пору. А главное — уважение мужчин их дивизиона. Потому что, она была права, офицер, джентльмен, не стал бы этого делать.
Лиззи приблизилась к нему еще, и когда опустилась перед ним на одеяло, выставилась напоказ ее красивая грудь. Его и без того высокое мнение о браке еще больше возросло.
— А почему Fides?
Она провела по надписи кончиком прохладного пальчика.
— Потому что это короче, чем «Англия», и менее рискованно, чем «Лиззи».
Лиззи громко рассмеялась, выразив абсолютное недоверие.
— Ты никогда не думая обо мне. Fides. Очень сенти…
— А какие у тебя претензии к сентиментальности? Или так боишься своих эмоций?
— Нет, не боюсь, но опасаюсь. Сентиментальность поощряет безграничное доверие собственным эмоциональным реакциям на все происходящее. Гораздо лучше быть человеком рациональным. Использовать свои личные пристрастия, свой опыт, хороший или плохой, но принимать решения разумные, с учетом объективных обстоятельств. Короче, с рациональной отстраненностью от собственных эмоций.
Она говорила так, как будто приводила цитату из какого-то социального памфлета, специально выученную, чтобы позлить и раздосадовать отца.
— С рациональной отстраненностью? — Он склонился над ней и поцеловал в основание шеи. — Прости меня, но я не заметил никакой рациональной отстраненности, когда совсем недавно ты лежала подо мной.
— Ну да, я…
Она запнулась и наклонила голову, чтобы облегчить ему доступ. Умная девочка. Теплая, умная девочка, достигшая брачного возраста.
— Да?
Ее кожа под губами была невыразимо мягкой.
— Просто мой разум как бы отделяется от тела, и мне ничего другого не остается, как получать физические ощущения, оставаясь при этом отстраненной.
Ее голос прошелестел чуть слышным шепотом, и дыхание стало поверхностным.
— Одни физические ощущения без какой бы то ни было рациональной мысли?
— Абсолютно.
Она легко коснулась его губами.
— Или эмоций?
Неподходящий вопрос для Лиззи. Она не соблаговолит ответить. Она просто выскользнула из его рук, как будто растворилась. Пытаться удержать Лиззи было все равно что пытаться поймать ртуть.
Она вернулась на свое место у окна в смятении, с которым пока не могла справиться, и уставилась на воду, потемневшую в сгущавшихся серых сумерках.
