Джейн Арбор - Любовь на Рейне
— Ну конечно, — с явным облегчением произнесла Вирджиния.
— Но я ведь не окончательно испортил вам впечатление от проведенного вечера? Мы сможем еще когда-нибудь повторить это — или что-то подобное?
— Если вы пригласите меня.
— Я обязательно вас приглашу, — произнес он, после чего уехал.
В доме стояла тишина. Через застекленную дверь офиса в холл пробивался свет, и она увидела тень шагающего по комнате Ингрэма. Когда стало ясно, что он не услышал ее прихода, она также решила не заходить в кабинет. Вместо этого лишь на минутку заглянула к Дрозду — шерстяному комочку, безмятежно спавшему в своей корзине, — после чего так же неслышно отправилась к себе в спальню. Однако уснула она не скоро — на память то и дело приходили воспоминания о сегодняшнем вечере, о ней самой и о Поле.
Что и говорить, он был добрым и компанейским человеком, готовым любить ее и очень рассчитывавшим услышать с ее стороны чувственный отклик. Вирджиния твердо знала, что где-то в глубине ее естества по-прежнему дремлет страсть, жаждущая проявить себя, желание ответить на магию мужского влечения и поклонения. Но только не Пола, которому, в отличие от того же Ингрэма Эша, не удалось даже прикоснуться к обостренному нерву ее гордости, вынужденного любопытства или стремления защититься.
Ингрэм… Его образ возник, несмотря на все ее мысли о Поле, — появился и повлек за собой неизбежные сравнения. Ей нечего было предложить Полу, кроме разве лишь дружбы и благодарности за дружбу, и она сильно сомневалась в том, что какие-то его слова смогут вызвать в ее душе столь же сильное смятение, которое вызывали самая банальная похвала или, напротив, укор со стороны Ингрэма.
И совсем уже на границе сна пришла еще одна мысль: «Кажется, есть какое-то слово, созданное для обозначения подобного состояния… Стимул любви-ненависти, так, кажется, это называют… Не поздняя любовь, а именно — любовь-ненависть. А это не одно и то же. Совсем не одно и то же…
То беззаботное «когда вам будет угодно», произнесенное Ингрэмом при их последней встрече, судя по всему, на деле означало просто «никогда». С тех пор он так и не возвращался к своей идее выступить в роли некоего посредника между нею и Меями, зато Лизель стала чуть ли не демонстративно и регулярно встречаться с Крисом, причем встречи эти, как подозревала Вирджиния, лишь крайне редко носили случайный характер.
Наступил июнь. Ночи по-прежнему стояли теплые, тогда как в дневное время небо покрывали редкие облака.
По предварительным, хотя и весьма сдержанным оценкам, урожай обещал быть неплохим — но это в будущем, тогда как сейчас следовало начать подготовку к традиционному Празднику виноградного цветка. Какой бы урожай ни ждал их впереди, жители Кенигсграта намеревались повеселиться вволю.
Вирджиния поинтересовалась мнением Ингрэма на этот счет.
— То есть они устраивают праздник даже в тех случаях, когда цветки побило морозом или опыление пошло насмарку?
— А почему бы нет? В сущности, для них он является идеальным и к тому же освященным в веках поводом немного пображничать и погулять. Только теперь, — добавил Ингрэм, — уже не «они» устраивают праздник, а мы.
— Как это «мы»? То есть что, «Вайнберг Раус»? А я думала…
— Что это будет очередной шутовской карнавал? Нет, не совсем. Ведь спонсором-то его будете выступать именно вы.
— Я?
— Да, по отношению к своим же работникам. В данном случае он скорее напоминает не карнавал с шутами, а английский Праздник урожая.
Сразу после того, как владельцы виноградников договорились о конкретной дате праздника, началась его активная подготовка.
В мыслях о своем предстоящем выступлении Вирджиния провела немало тревожных часов, однако, когда Ингрэм поинтересовался у нее, как идет подготовка, она заявила ему, что надеется все же мобилизовать все свои познания в немецком, чтобы выразить несколько собственных мыслей.
Из нарядов она остановила свой выбор на бледно-сером шелковом платье с длинными рукавами, туго перетянутом в талии серебряной лентой с вышитым узором. Надеть это платье Вирджинии посоветовала Лизель, которая не утерпела и навестила ее накоротке во время процедуры одевания.
— Ну хотя бы на сегодняшний вечер распустите волосы, — попросила девушка.
Вирджиния, которая уже собрала их, чтобы уложить в пучок, на секунду заколебалась, но тут же покачала головой.
— Нет, не могу.
— Но почему?
Вирджиния глянула на свое отражение в зеркале и сказала:
— Овца, нарядившаяся под ягненка, — вот почему.
Ей пришлось все же объяснить Лизель смысл произнесенной фразы, после чего та, однако, категорически возразила:
— Чепуха! Вы что, чья-то бабушка, да? — И, схватив щетку для волос, принялась расчесывать упавшие на плечи волосы Вирджинии. Удовлетворенная, она отступила на шаг, полюбовалась достигнутым результатом, а затем, глянув на часы, тихо вскрикнула.
— Ой, мне пора! Мы ждем на обед весь местный туристический клуб. И только попробуйте после моего ухода тронуть волосы! — угрожающим тоном предупредила она хозяйку дома.
Несколько минут Вирджиния сидела в полной неподвижности, глядя на себя в зеркало. (Лорелея. Небрежно произнесенный Ингрэмом вопрос насчет того, почему она так редко распускает волосы — «Зачем прятать в пучке такую красоту?..») Вместо того чтобы потянуться к заколкам, она уложила свободно свисавшие пряди за уши, после чего скрепила их серебристыми пряжками, хорошо гармонировавшими с вышитой отделкой ее пояса. Покончив с одеванием, она спустилась в холл, где ее уже поджидал Ингрэм.
Он внимательно наблюдал за тем, как она сходит по лестнице. Вирджиния с явным удовольствием отметила промелькнувшее в его глазах одобрение.
Именно Ингрэм, а не Пол был сейчас ее точкой опоры. Ингрэм, где бы он ни находился, его голос, его взгляд, его вторжение в ее мысли — все это приобретало теперь особое значение и важность, которые она ранее отвергала, стремясь сохранить душевное спокойствие.
Ибо ни один человек на земле не должен был стать для нее столь же важным, как… Но тут она сознательно оборвала свою мысль и, подчиняясь магнетизму этого человека, расправила плечи, и отправилась вместе с ним продолжать праздничный вечер.
В ожидании предстоящего выступления Вирджиния почти не притронулась к еде.
Когда было подано последнее блюдо и вино уже лилось рекой, Ингрэм произнес несколько приветственных слов, вызвавших одобрительные аплодисменты и восторженный свист аудитории. Затем настала очередь Вирджинии, которая поднялась, окруженная тишиной, внезапно наступившей и по контрасту с недавним шумом казавшейся еще более пугающей.
