Джулия Джеймс - На волшебном балу
Лаура смотрела на него. С чего бы ему злиться? Дурочкой выставили ее, а ему-то чего горевать?
— Ладно, давай выкладывай и убирайся!
Его губы сжались. Губы, которые она целовала сотню раз…
— Такое на пороге не говорят. Это касается твоего…
— Томазо! — тревожно воскликнула Лаура. Выражение его лица немного смягчилось, он
отрицательно покачал головой.
— Нет, с Томазо все отлично. Настолько, — его лицо опять потемнело, — насколько возможно с учетом твоих фокусов.
Глаза Лауры вспыхнули.
— Моих фокусов! Господи боже, твоя наглость не имеет границ!
Темные брови сошлись вместе.
Ты стоишь здесь и говоришь это мне? После того, что было?
Я? Не могу поверить, что ты меня упрекаешь!
Довольно! Я здесь не потому. Дело касается твоего отца.
Ее лицо мгновенно замкнулось. Выражение, слишком хорошо ему знакомое.
Что бы там ни было, я не хочу этого знать.
Тем не менее, ты узнаешь. И я не собираюсь излагать свое сообщение на пороге. Поэтому впусти меня.
Она неохотно посторонилась. Войдя, он пренебрежительно оглядел царящий вокруг разгром.
— Я жду строителей, — неизвестно почему решила оправдаться Лаура. — Погода слишком сырая, чтобы начать работу.
Знакомым путем она повела в кухню. Он не отрывал от нее глаз.
Какого черта она опять так опустилась? Уже ведь знает, какой может быть. Зачем же опять прозябает в этой дыре?
Хотя какая ему разница? Никакой. Он покончил с Лаурой Стов — старой, ли, новой.
— Так какое важное дело привело тебя сюда? Ее вопрос прервал поток его мыслей.
— Помнишь человека, которого мы встретили на приеме в гостинице, в Риме? Я тебе говорил тогда, что он знал твоего отца.
— Да. Он мне не понравился. А что с ним такое?
— То, что я хочу тебе сказать, поможет тебе понять своего отца. Понять решения, принятые им тогда. Это не может оправдать его, но… возможно… объяснит.
Она глядела на него. Застывшее, ее лицо ничего не выражало. Все мысли надежно упрятаны за семью печатями. Он забыл, что она может так выглядеть — словно напрочь отделила себя от остального мира.
Оттолкнула его.
Оттолкнула его непривлекательностью своего лица — лица, на которое не хочется смотреть, потому что в нем нет приветливости и доброжелательности. А когда-то, наверное, люди жалели ее, спрашивали, почему у нее нет отца, почему она живет с родителями матери, которые, несмотря на свою любовь к ней, стыдятся ее существования…
Это ее защита — ее броня.
Продолжай, — безразлично бросила она, но руки, лежащие на столе, дрогнули, выдав напряжение.
Это может шокировать тебя, — осторожно подбирая слова, сказал он, — меня, во всяком случае, шокировало. Стефано, по всей видимости, вел двойную жизнь. Они с Эрнесто очень старались никому не давать поводов для подозрений.
Как она может быть такой непохожей на ту, которая была со мной? Но тогда она была такой открытой — ее лицо отражало все, что она чувствовала! Она была совершенно прозрачной!
Хотя… Ему казалось, он знает ее, но он ошибался. Как она разозлила его — как никто и никогда! И ведь ни за что не подумал бы, что она готова сбежать с другим мужчиной!
Неужели я настолько ей безразличен?
Собственные мысли растревожили его.
— Твой отец отказывался уступить мольбам твоей матери, признать тебя, потому что знал, что Томазо настоит на браке с ней. А он не мог на ней жениться, потому что… — Алесандро сделал глубокий вдох, — он был голубым. Они с Эрнесто были любовниками. Оба хранили свою тайну, ведя распутную жизнь, но никуда не могли уйти от судьбы. Стефано не хотел, чтобы его отец узнал правду. Стыдился признаться. Предпочитал, чтобы его считали распущенным, но не гомосексуалистом.
Она молчала.
Алесандро подал ей послание от Арнольди — почти так же, как раньше послание от Томазо. Мальчик-посыльный — вот он кто. И, слава богу. Слава богу, что он может теперь уехать. Не видеть больше Лауру.
— Эрнесто сказал, что лишь однажды Стефано пытался переломить себя. С твоей матерью. Она была молода, неопытна с мужчинами. Он заставил себя заняться с ней сексом, чтобы доказать, что он не гей. И доказал… обратное. По словам Эрнесто, Стефано узнавал о ней и ему сообщили, что твоя мать живет со своей семьей. Что в нем не нуждаются.
Лаура долго молчала.
— Никогда не думала, что смогу ощутить сочувствие к отцу. Я так долго ненавидела и презирала его — всю жизнь. Но стыдиться того, кто ты…
Она опять замолчала, отвернулась.
— Спасибо, что сказал. Передай мою благодарность синьору Арнольди. — Ее голос прервался. — Мне очень жаль, что тебе пришлось ехать сюда. Я знаю, тебе не хотелось.
Она умолкла. Алесандро заговорил почти против своей воли:
— Ты в порядке? — Она вскинулась.
— Конечно! Как ты и сказал — это не оправдывает поведения моего отца, но хотя бы объясняет его. И я понимаю, что такое стыдиться себя. Так что я рада, что узнала. Больше не буду ненавидеть его. Буду жить своей жизнью. Дел у меня полно. Отремонтировать дом. Найти постояльцев. Все такое.
— Слишком много дел, чтобы навестить деда? — Она снова вскипела:
Скажем так, я не чувствую себя расположенной ехать к нему прямо сейчас, ладно? Его поступок не лучше, чем твой!
Как? — удивился Алесандро. — О чем ты говоришь?
Не пытайся отрицать! — огрызнулась она. Внезапно ее эмоции вырвались наружу. Давно сдерживаемая ярость нашла подходящий объект для нападения. — Этот репортер все мне объяснил! Относительно вашего милого соглашения с Томазо. Тебе — место президента, ему — пристроенную внучку!
Какой репортер? Когда? Что до замыслов Томазо — я же объяснил тебе их на пороге салона красоты! Ты, в конце концов, согласилась выйти в свет! И не пытайся убедить меня, что тебе не понравилось!
А ты и обрадовался! Выставил меня полной дурой, которой можно вертеть, как хочешь! Этот репортер…
Какой репортер? Тот, что сфотографировал тебя целующейся с Люком?
— Тот, который пристал ко мне еще в ресторане и открыл мне глаза на то, что происходит. Спросил, когда свадьба!
Что?
Спросил, когда же состоится наша свадьба, раз президентом тебя уже сделали.
Алесандро не находил в себе сил шелохнуться.
Он так сказал?
Да! Так и сказал. Сказал, что, раз договор вступил в силу, ты намерен выполнить свою часть соглашения, заключенного с моим заботливым дедушкой! Об этом все знают и ждут — кроме, конечно, глупой меня!
Алесандро прищурился. Каждый мускул его тела напрягся.
Давай проясним ситуацию. Ты веришь, что Томазо передал мне фирму только при условии, что я на тебе женюсь? Так?
