Бетти Монт - Тихая гавань
На нем был только махровый халат. Нужно бы одеться, прежде чем спускаться вниз. Направившись было к встроенному шкафу, Лоренс внезапно остановился — в голове прояснилось. Он снова обрел способность думать.
Почему она здесь? Зачем явилась? Было бы приятно думать, что она пришла повидать его, но такого просто не могло быть. Будь это любая другая женщина, он пришел бы именно к такому заключению… но ведь это Мэй. Она совсем другая. Она не похожа ни на одну из знакомых ему женщин. Нет, наверняка ее привело сюда какое-то неотложное дело. Но какое? Это должно было быть как-то связано с ним… а следовательно, с его матерью. Может, она заболела? Мэй постоянно твердила, как мать слаба, как мало дней ей отпущено. Что, если…
Он перевел дыхание, боясь довести мысль до конца, и вдруг ощутил настоятельную потребность немедленно услышать то, что хотела сказать ему Мэй. Одевание займет слишком много времени; он сунул босые ноги в кожаные черные тапочки и поспешил вниз, чуть ли не спотыкаясь в спешке.
Лоренс нашел Мэй в гостиной. Она стояла с бокалом белого вина в руке и разглядывала портрет его отца, написанный лет пятьдесят назад. Посмотрев на нее, он почувствовал, как все его тело содрогнулось, словно от удара электрическим током.
Одним долгим взглядом он, будто губка, вобрал в себя каждую деталь ее облика. Был теплый весенний вечер, и она надела белый хлопчатобумажный джемпер с треугольным вырезом, обтягивавший ее маленькие груди и подчеркивавший тонкую талию, и бело-синюю клетчатую юбку в складку, едва достигавшую колен. Во рту у него пересохло, и он сглотнул. Девушка выглядела чудесно!
На шею был наброшен подаренный им шарф, который, просвечивая сквозь рассыпанные по плечам тугие локоны, казался лепестками розы.
— Здравствуйте, — низким голосом проговорил Лоренс, ощущая бурную реакцию своего тела на ее присутствие и молясь о том, чтобы она не догадалась о ней.
Она обернулась, и было почти видно, как у нее перехватило дыхание. Это напомнило ему, что, кроме халата, на нем ничего нет. Покраснев, Лоренс пробормотал:
— Простите, я только что вышел из душа и не стал тратить время на одевание, подумав, что дело может оказаться срочным.
Мэй оторвала взгляд от его голых ног, покрытых едва заметными темными волосками. На ее лице появилось мягкое, сострадательное выражение.
— Мне очень жаль, Лоренс, но, боюсь, у меня плохие новости. У вашей матери случился сердечный приступ, и она в больнице.
— Это серьезно? — Кровь отхлынула от его лица, и ему вдруг стало холодно. Нетвердой походкой он подошел к дивану и без сил опустился на него. — Скажите мне только — моя мать не при смерти?
Мэй внимательно посмотрела на него и, приблизившись, села рядом.
— Нет, Лоренс! Даже и не думайте об этом. Ее оставят в больнице на несколько дней для обследования, но это скорее из предосторожности. Просто впредь ей придется более внимательно относиться к своему здоровью. — Она отвела с его глаз упавшую прядь черных волос, и это прикосновение подействовало на него успокаивающе. — Вам уже лучше? Вы так побледнели. Вы явно тревожитесь о ней больше, чем хотите это показать.
Лоренс разрывался между двумя побуждениями: прижать ее руку к своей щеке, склонить к ней голову, ощутить тепло ее тела. Но в то же время боялся, что она узнает о нем то, что он с детства привык от всех скрывать. Еще тогда необходимость держать в строгой тайне все, что происходит в душе, стала навязчивой идеей.
— Со мной все будет в порядке, — хрипло проговорил Лоренс. — Только налейте мне, пожалуйста, бренди. Мне необходимо выпить.
Она неуверенно огляделась.
— Где вы его держите? Может, позвать вашу экономку?
— Не нужно, посмотрите вон там.
Мэй поднялась с дивана, и это движение донесло до него тонкий аромат подаренных им духов. Все в нем запело от радости. Его духи, его шарф — казалось, на ней были запечатлены знаки принадлежности ему.
Со стеснением в груди он смотрел, как она идет через комнату к бару — быстро, грациозно. Она слишком молода для меня, повторил он себе. Но не мог оторвать от нее взгляда. Как легко было представить ее живущей в этом доме!
Прекрати думать о том, что никогда не случится! У нее есть друг, ровесник, а тебя она, наверное, считает пожилым.
Лоренс содрогнулся, но не только от мысли, что его можно назвать человеком не первой молодости. Он все еще пребывал в состоянии шока. Известие о том, что Эллин так близка была к смерти, потрясло его. С тех пор как мать вновь появилась в его жизни, он только и делал, что отвергал ее, твердил, что она ничего для него не значит. Теперь он с тревогой понял, что все это время лгал себе.
Лоренс отрывисто произнес:
— Пожалуй, мне лучше не пить. Я должен поехать в больницу повидать ее.
— Вас не пустят — во всяком случае, сегодня, — сказала Мэй, поворачиваясь к нему от уже открытой дверцы бара, за которой видны были ряды бутылок и бокалов. — Ей дали успокоительное, и она сразу же заснула. Вы сможете навестить ее только завтра утром. — Она достала бутылку и показала ему этикетку. — Это то, что вам нужно?
Лоренс кивнул.
— Прекрасно, спасибо. — Он помедлил, а затем ровным голосом спросил: — Когда случился приступ? Почему вы не сообщили мне об этом раньше? — Она была поглощена наполнением бокала, слишком поглощена. Лоренс вскрикнул: — Эй, остановитесь! Если все это выпью, я не смогу ходить прямо!
Она твердой рукой отлила часть бренди обратно в бутылку и подошла к нему.
— Простите, я не знала, сколько вы пьете, — произнесла Мэй.
— Обычно очень мало. — Он взял у нее бокал и отпил глоток темно-янтарной жидкости, ощутив приятное жжение на языке и в горле.
— Я не позвонила вам сразу, — принялась объяснять Мэй, снова садясь рядом с ним на диван и натягивая короткую юбку на колени, — потому что не было времени. Ей стало плохо два часа назад, и мы вызвали «скорую». По счастью, машина приехала быстро, и я отправилась вместе с ней. По пути Эллин оказали первую помощь. И ей уже стало лучше, когда ее привезли в больницу.
— Почему вы не позвонили мне из больницы? — продолжал допытываться он. — Вы полагали, что мне это будет неинтересно? А что, если бы она умерла?
Неужели Мэй считает его настолько холодным и безразличным? Что ж, возможно, он сам дал ей для этого веские основания, без конца повторяя, что не может простить свою мать. И тем не менее Лоренс почувствовал укол обиды. Чтобы скрыть это, он сделал еще один глоток бренди и закашлялся.
— Простите, Лоренс, но я была тогда так встревожена, что ни о чем другом думать не могла. Мне хотелось одного: чтобы Эллин как можно скорее помогли.
