Женщина в сером костюме - Дарси Эмма

Филдинг засмеялся.

— Ну а если я занесусь, Кармоди, вы быстро поставите меня на место. У вас просто талант на такие вещи. — Он помолчал и добавил, уже безо всякого юмора: — Если только я правильно понял, что вы раздумали уходить.

— Раздумала, — проговорила Энн, не глядя ему в глаза. — Если вы, конечно, не возражаете.

— Ну и прекрасно, — подытожил он. — Я рад, что мы… э-э-э… пришли к некоторому взаимопониманию. Доброй ночи, Кармоди.

— Доброй ночи, — отозвалась Энн.

Но его уже не было в комнате. Он исчез так же внезапно, как и появился. Решительный щелчок — и дверь за ним захлопнулась.

Энн глубоко вздохнула. В голове и сердце у нее стучала одна фраза: я люблю его. Это была правда, от которой нельзя никуда убежать.

Он не просто нравится ей больше, чем ктолибо другой. И она не просто жаждет принадлежать ему. Кстати, хватит притворяться, что служба в фирме привлекает ее главным образом возможностью проявить все свои способности. Ей доставляет радость быть радом с ним, разделять его мысли, идеи, стремления.

Она совершила непростительный грех!

Она влюбилась в Мэтью Филдинга!

Страстно. Непоправимо. Безоглядно.

Энн стало вдруг нестерпимо жаль своих предшественниц, помощниц Филдинга. Сколько времени им удавалось скрывать свои чувства, противиться желанию открыть ему свое сердце, воззвать к взаимности?

Но ко мне он относится иначе, убеждала себя Энн. Он меня ценит. И не хочет потерять.

Этот жемчуг… Не станет же человек ни с того ни с сего выбирать подарок, платить за него огромные деньги — даже если тысяча-другая для него не деньги? Нет, он хочет, чтобы она была радом с ним. И она ему нравится как женщина. В этом у Энн сомнений не было.

Может быть, если она останется у него на службе, он ее когда-нибудь полюбит? Может быть, ей уготована другая судьба, чем ее предшественницам? Может быть, у нее есть надежда? Ведь есть, определенно есть…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Энн провела беспокойную ночь. Взбудораженная вечерними событиями, она не могла отключиться. Когда же она на несколько минут впадала в забытье, на нее обрушивались безумные сновидения. И когда она увидела, что за окном наконец рассвело, то ощутила облегчение. И тут же ее мысли устремились к человеку, который стал для нее центром мироздания.

Проснулся ли он? Энн посмотрела на часы. Половина седьмого. Мэтт имел обыкновение вставать рано. Наверно, уже плавает в бассейне. Энн захотелось пойти на прогулку… может быть, удастся его увидеть… но она же никогда так не делала… он сразу поймет. Нет, лучше предоставить событиям идти своим чередом.

Мэтт не договаривался с ней, когда и где они будут завтракать. Во время вчерашней сумбурной сцены такие прозаические вопросы обсуждать было просто неуместно. Энн решила, что он, как всегда, постучит к ней в дверь в восемь часов и позовет завтракать.

К восьми часам она была одета и готова, но Филдинг за ней не пришел. Без четверти девять ей пришлось смириться с горестной мыслью, что он, по-видимому, не собирается с ней завтракать. Конференция окончилась. Зачем ему теперь ее общество? Энн позвонила и заказала завтрак в номер.

Не успела она положить трубку, как раздался громкий стук в дверь — тот самый, которого она так долго ждала. Энн еле сдержала себя, чтобы не броситься к двери бегом. Она заставила себя пройти эти метры не торопясь, но с каждым шагом сердце у нее колотилось все сильнее. Прежде чем нажать ручку, она сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.

За дверью Филдинга не было. Он сидел за столом и перебирал бумаги в своем дипломате.

— Доброе утро, — официальным тоном проговорила Энн. При виде его у нее опять перехватило дыхание.

На Филдинге был светло-бежевый костюм, выгодно оттенявший его смуглую кожу и темные волосы. Но выражение лица было мрачным, и его взгляд не смягчился, когда он поднял голову и устремил глаза на Энн.

— В десять подадут машину, чтобы ехать в аэропорт.

— Я знаю.

— Я позвонил администратору, чтобы без четверти десять прислали коридорного за вашим багажом. Я с вами не поеду. У меня еще остались неоконченные дела.

— Но зачем же… — Энн запнулась в растерянности: с одной стороны, ей хотелось остаться с ним, с другой — она боялась выдать свои чувства, — зачем же мне уезжать, если еще остались дела? Разве я вам не нужна?

В его взгляде была уверенность: нет, она ему не нужна. Еще до того, как он ответил, Энн пронзило чувство безнадежности.

— Нет, — резко бросил Филдинг. — Вы достаточно поработали. Поезжайте домой. Отдохните дня два. Неделя была долгой и трудной, вы заслужили передышку. Раньше среды можете в контору не приходить.

Энн видела, что спорить бесполезно. Ей был понятен ход его мыслей: он хотел дать им время остыть, отдалиться друг от друга, чтобы выветрилось похмелье от вчерашней «безумной» сцены. А потом — за работу. И ничего, кроме работы.

— Спасибо. Отдохнуть действительно будет неплохо, — стиснув зубы проговорила Энн, на которую накатила волна безысходного отчаяния.

Филдинг кивнул и опять наклонился к бумагам.

Энн вернулась к себе и закрыла дверь. Затем стала машинально укладывать чемодан. Когда принесли поднос с завтраком, она выпила только что отжатый апельсиновый сок и заставила себя съесть булочку с чашкой кофе. Пришел коридорный за чемоданом, и она пошла вслед за ним в административный корпус. Ей даже не пришло в голову бросить монету в бассейн под водопадом. Она уехала — так же как и прибыла в «Мираж»— в «кадиллаке», с одной существенной разницей: рядом не было Филдинга.

Дура, дура, дура! — издевательски твердила она себе. С чего ты вздумала, что он может в тебя влюбиться? Он не давал для этого никакого повода. Он ценит тебя как работника — вот и все. И ничего другого не будет и быть не может.

Он ведь презирает женщин. Конечно, время от времени он встречается с какой-нибудь женщиной, но, как он и сам признается, только с одной целью.

Она же играет в его жизни совершенно иную роль — может быть, даже очень большую, — и он не собирается «пачкать у себя в гнезде». Если даже она порой и пробуждает в нем низменные желания, он будет впредь их безжалостно подавлять. Именно эту решимость она прочла на его мрачной физиономии.

И, во всяком случае, желание — это не любовь. Она могла отдаться ему вчера вечером, если бы хотела от него только плотских радостей. Ей достаточно было хоть чуть-чуть проявить свои чувства, и он овладел бы ею.

Но вот что касается его чувств… но, скорей всего, он заботится только о собственном удобстве… он просто хочет, чтобы они нормально работали… он подарил ей ожерелье, чтобы завоевать ее признательность… доказать ей, что за такого начальника надо держаться.

Нет, надеяться Энн не на что.

Какой смысл лелеять бессмысленные мечты и заниматься самообманом? Работать с ним в одной упряжке, притворяясь, что он для нее не больше чем хороший начальник, — это снова ложь, только с противоположным знаком. И когда он в конце концов узнает правду, он будет ее только презирать. А правда рано или поздно выйдет наружу.

Любовь не может замкнуться сама в себе. Этому Энн научила ее мать. Любовь порождает многочисленные и разнообразные потребности и устремления, и подавить их все — это значит затоптать собственную личность. А Шантенель высоко ценила свою личность.

И тут Энн вдруг как громом ударило: а что она, в сущности, делала все эти годы после смерти матери? Старалась спрятать, подавить, затоптать в себе те черты, которые она унаследовала от Шантенели. Да, Мэтт прав: она создала вокруг своей жизни завесу лжи — даже в более широком смысле, чем он предполагает.

Это открытие не выходило у Энн из головы всю дорогу до дома. И она непрерывно думала о нем субботу и воскресенье.

Каждый раз, когда ее взгляд падал на фотографию матери, Энн вся съеживалась от стыда. Шантенель никогда не лгала и не притворялась. Она была честным, прямым человеком, и она всегда была верна себе, что бы о ней ни думали. Она жила и умерла по своим собственным правилам, пренебрегая условностями. Это было смелое и свободное создание, для которого жизнь — бесконечное приключение. И если перед ней закрывалась одна дверь… что ж, оставались другие.