Кэтрин Гаскин - Край бокала
Он помог мне одеться, и мы вышли на улицу. Ночь была тихая, дождь перестал идти, небо стало проясняться.
Я села в машину и уже включила зажигание, но Брендан остановил меня.
— Вон там она погибла, на мосту, — сказал он.
— Я знаю.
— Тогда четыре дня шел дождь. Наша речка сильно разлилась, превратившись в буйный поток воды. А этот мост — очень старый и оказался гораздо слабее, чем мы думали. Он не выдержал и обрушился с грохотом в ревущую воду. Когда это случилось, я выбежал на улицу. Я сделал все, что смог, — запер ворота, поставил машину там, где вы сейчас стоите, и включил фары, чтобы осветить дорогу и предупредить об опасности всех, кто ехал к замку Тирелей. — Он включил фары моей машины. Их свет позволил довольно ясно разглядеть другой берег речки. — Потом я пошел звонить в Мирмаунт и в замок Тирелей. Но звонок в Мирмаунт опоздал. Сильный ливень продолжался, а она всегда ездила очень быстро. Она ездила тогда на белом спортивном «мерседесе», и узнать ее машину после того, как она упала в воду, не составляло труда. Тогда вода поднялась гораздо выше, чем сейчас, и эта перевернутая машина была наполовину под водой. Я бросился туда. Но дверца машины была оторвана, а ее поток воды вынес из машины и увлек за собой. Я тогда сам едва не утонул… Мы нашли ее через несколько часов, ниже по реке… Врачи утверждали, что в момент, когда машина перевернулась, она была еще жива.
Он очень хотел сейчас, чтобы я знала это, и, прервав рассказ, ожидал вопросов.
— А почему вы позвонили в Мирмаунт? Вы знали, что она собирается ехать в замок?
— Она не собиралась в замок. Она собиралась приехать сюда, ко мне.
— Сюда?.. — Я почувствовала себя скверно. Мне показалось, что горе и гнев Коннора стали мне теперь понятнее. Он должен был узнать сразу и о неверности, и о гибели Лотти.
— Я собирался в Копенгаген, чтобы подписать контракт с несколькими опытными стеклоделами для Шериданов. Лотти сказала, что тоже поедет со мной. Она хотела провести несколько дней в Копенгагене и несколько дней в Лондоне, а Коннору сказать, что все время была в Лондоне. Я, конечно, хотел, чтобы Лотти стала моей навсегда, а не просто провела со мной поездку. Но мне было довольно и того, что она мне предложила, и, как поступили бы на моем месте многие мужчины, я согласился на ее предложение. После звонка в Мирмаунт они оба — и Коннор, и Прегер — знали, что она должна приехать ко мне. Но на следствии мы все солгали. Коннор и Прегер сказали, что она ехала в замок навестить отца, перед тем как улететь в Лондон. А я сказал, что позвонил в замок Тирелей, но не рассказал о своем звонке в Мирмаунт. А Энни вообще ничего не говорила, да ее никто и не спрашивал. Но мы — Коннор, Прегер и я — теперь связаны этой ложью, на которую пошли, чтобы уберечь и ее имя, и имя Шериданов и Прегеров от скандала.
— Но вы сказали мне…
— Так вышло. Я, кажется, превратил вас в козла отпущения за последствия того, что совершилось при моем участии. Именно это я имел в виду, когда говорил о долге перед их семьей. Я хотел, как бы вернуть им долг с вашей помощью. Но я вытащил вас сюда, втянул в это дело, а положение от этого только ухудшилось. Простите меня.
Когда я подъехала к Мирмаунту, там было освещено только одно окно — в кабинете Коннора. Выйдя из машины, я увидела и его самого. Он как раз отворил входную дверь и вышел мне навстречу.
— Во всех ирландских домах входная дверь запирается на ночь, как и дверь с черного хода, — сказал он. — Я хотел помочь вам выйти из затруднения.
— Простите, если я разбудила вас. — Войдя в темный коридор, я направилась было к лестнице, но он взял меня за локоть, явно желая, чтобы я последовала за ним.
— Я не спал, — продолжал Коннор. — Вы пришли вовремя, я как раз допиваю бренди.
В его кабинете на столе действительно стояла бутылка и два стакана, а у пылающего камина стоял диван. Но, входя в кабинет вслед за Коннором, я думала не о нем. Я еще видела перед собой Брендана и слышала его слова. Я почему-то не могла смотреть в глаза Коннору, и мне казалось, что следует скрыть от него наш последний разговор с Бренданом.
— Благодарю, я не хочу пить, — сказала я.
Он сжал мою руку сильнее.
— Вы сейчас не очень-то общительны, верно?
— Теперь уже поздно, Коннор, я устала. День был такой длинный…
— Наш день, — уточнил он. Теперь Коннор заставил меня силой повернуться к нему лицом. — Наш день, Мора. Начался-то он очень скверно, с приступа у старой леди, но потом было несколько часов, которые для меня стали лучшими за время, пока я живу в этом доме. Разве это странно или ненормально — получать удовольствие от общения с красивой девушкой? Почему бы не продлить это приятное времяпрепровождение? Но для таких девушек, как вы, время течет быстро, не так ли? Меня тут не было всю вторую половину дня, и вы решили навестить другого мужчину поблизости. Теперь вы устали, а значит, не хотите быть в моем обществе. Брендан был очень настойчив, не так ли?
Я почувствовала, как вспыхнули мои щеки.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать. Мне надо было увидеться с Бренданом. Не требовалось же мне ваше разрешение! В конце концов, из-за него я сюда и попала. Естественно…
— Естественно? — перебил Коннор. — Да, Брендан все получает естественно — женщин, детей, собак, деньги… Даже — кто бы мог подумать! — немного славы. Такой он — сын поденщика и баловень фортуны. Цел и невредим, несмотря ни на что…
— Он не «невредим». Он… — Я умолкла, не зная, как объяснить Коннору, что я думаю о Брендане. Появление в его жизни Лотти и ее уход оставили глубокую рану в его душе. Но я не могла растолковать это Коннору, чье отношение Брендану было однозначным.
— И всегда, — продолжал он, — женщины защищали его и помогали ему.
Я стояла рядом, чувствуя опасную силу его слов и его обаяния. Он вроде бы отпустил меня, но знал, что я не уйду.
— Скажете, я ревнивец и завистник, — продолжал он. — Так оно и есть. Брендан теперь свободен и от семьи Шеридан, и от Ирландии, а я, Бог свидетель, хочу для себя того же самого. — И вдруг он снова схватил меня за руки и прижал к себе с такой силой, что я едва могла дышать, словно хотел вложить в свои объятия всю злость и боль.
Я попыталась вырваться, но безуспешно.
— Значит, все для него? — продолжал Коннор. — Скажите правду, и вы приехали сюда ради него? Не ради чаши, не ради семьи Шеридан, а ради Брендана?
Я не собиралась ничего отвечать на это. Он вдруг прижал свои губы к моим губам. Его губы показались мне обжигающими, несущими боль, словно он хотел выместить на мне таким образом все, что сам чувствовал, и отомстить Брендану.
