Эва Киншоу - Девятый вал
И характер, с которым она часто вынуждена была бороться, переключая свою запальчивость и горячность на работу, взял свое.
— Нет, не надо так, Маркус! — воскликнула она, вскакивая с кровати и морщась от острой боли в лодыжке.
Он обернулся и иронически поднял бровь.
— Не надо? Ты о чем, Трэйси?
— Ты сам все прекрасно понимаешь. Обнимать, целовать, ласкать — а потом сделать ручкой… Нет, так не годится!
— Если ты думаешь, что мне легко уходить от тебя, то глубоко заблуждаешься. — Он помолчал и спросил сухо: — И как же ты собираешься остановить меня?
Это был вызов.
Глаза девушки сверкнули зеленым огнем. Она стянула через голову маечку и отшвырнула ее в сторону.
— Трэйси!
Она подняла руки, стянула ленту, и волосы огненной волной рассыпались по обнаженным плечам. Затем она завела руки за спину и, расстегнув застежку лифчика, отшвырнула его в сторону.
Маркус, не отрываясь, смотрел на нежную кожу ее плеч, сияющие золотом волосы, маленькие упругие груди и узкую талию, стройные бедра…
— Слушай, хватит! — сказал он. — Ты же сама пожалеешь об этом.
— Вовсе нет! — упрямо тряхнула головой Трэйси. — И я тебе скажу почему. Всякому терпению есть предел, и если до сих пор мною распоряжался ты, то сейчас все будет наоборот.
— В тебе проснулась ведьма?
Она презрительно фыркнула.
— По-моему, чем больше во мне от ведьмы, тем больше это тебе нравится, дорогой. — Она уперла руки в бедра. — И вот что я тебе скажу: не стоило тебе так целовать меня, Маркус Макларен.
— И теперь мне предстоит расплата? — еле слышно произнес он. — Но я могу уйти…
— Попробуй!
— Если бы ты понимала, что ты сейчас вытворяешь, глупышка, — сказал Маркус ровным тоном, и она почувствовала, что он едва сдерживает себя. — Я…
— Только не подумай, что я всегда соблазняю слабых мужчин. Но я услышала от тебя столько слов, получила столько намеков, что теперь желаю получить им подтверждение!
Минуты на две воцарилось гробовое молчание. Затем Маркус протянул руку и накрыл ладонью ее грудь. Розовый, нежный сосок немедленно напрягся и затвердел. Маркус поднял глаза и наткнулся на ее гордый и страстный взгляд. Этот взгляд решил все. Не говоря ни слова, он увлек ее на кровать.
— Трэйси… Я никогда прежде не встречал такую, как ты, поверь! — шептал он, целуя ее волосы.
— Я… — Ее вдруг пробила крупная дрожь. — Иногда я сама себя не совсем понимаю…
— Тсс! — Он приложил пальцы к ее губам. — Ты — само совершенство!
Все дальнейшее походило на медленный танец, что оказалось истинным откровением для Трэйси.
Видение тишины и уединения, где они могли бы раздевать друг друга, посетившее ее при первом же их знакомстве, обрело плоть, когда он погасил верхний свет, оставив включенным один ночник. Он снял с себя рубашку и снова обнял Трэйси.
— Теперь мы в одинаковом положении, — сказал он глухо.
— Тебе тоже привиделось это… в тот, самый первый вечер? — спросила она, чувствуя, как у нее перехватывает горло.
Маркус чуть отстранился, так что свет ночника заиграл по их коже: ее — бледной, как слоновая кость, и его — смуглой. Нежная женская грудь — и могучий мужской торс…
— Конечно, — промолвил он тихо. — Меня посетила даже куда более странная фантазия. Что ты — только сон, и если снять с тебя платье, то ты растаешь, как облачко.
Глаза ее расширились.
— Но теперь-то ты веришь, что я существую на самом деле?
Губы его дернулись в усмешке.
— Больше, чем верю! — Он нежно тронул ее сосок, и она затаила дыхание. — И эта действительность прекраснее любого сна.
Трэйси робко протянула руку, и он, поймав ее, положил себе на грудь.
Чувствуя, как у нее замирает сердце, девушка призналась:
— Скажу по секрету, не так-то много у меня было под платьем в вечер нашей первой встречи.
— В каком смысле?
— Выражаясь фигурально, сейчас я куда более одета, чем на балу.
— А вот это никуда не годится, — усмехнулся Маркус. — Впрочем, ничто нам не мешает исправить это.
Он расстегнул ремень на ее шортах, и она выгнулась, помогая ему раздеть себя.
— Мягкая и нежная!.. Божественная! — Он встал, чтобы сбросить с себя остатки одежды.
Трэйси повернулась на бок, подперев голову рукой, и подумала: какое это блаженство, когда у тебя есть свой собственный пират. И как было бы чудесно, если бы он взял ее в плен и увез на своем бриге далеко-далеко…
— Что означает эта загадочная улыбка? — спросил Маркус, возвращаясь к ней.
Тела их соприкоснулись, и он заглянул ей в глаза.
— Все те же выдумки на пиратские темы, — призналась она. — А что, я и в самом деле такая?
— Поделись своими фантазиями, — попросил он, поглаживая ее бедро. — А я расскажу тебе о своих.
Губы ее чуть изогнулись.
— Просто мне показалось, будто я пленница на борту пиратского корабля…
— Добровольная?
— Ну конечно! Извини, наверное, это звучит так нелепо…
— Не надо!
— Что?
— Не надо просить прощения. Благодаря тебе я ощущаю себя сейчас не просто любовником, а самым настоящим разбойником.
— Мне нравится, как ты говоришь об этом. А теперь я хочу показать тебе кое-что.
Она придвинулась ближе и обвила его шею руками.
— Вперед, дорогая! — прошептал он, зарывшись лицом между ее грудей. — И не нужно стесняться…
— О Боже! Маркус! Еще, еще!.. — задыхаясь, стонала Трэйси.
Лунный свет заливал комнату колдовским светом. Воздух, казалось, дрожал от желания. Маркус лежал головой на подушке, и она сидела на нем верхом, расставив ноги и наслаждаясь безнаказанностью его рук, ласкающих, сжимающих, тискающих ее груди.
Она отвечала ему тем же, лаская его грудь, ероша густые черные волосы, чувствуя, как с каждым моментом единый ритм все более и более овладевает ими. Они любили друг друга второй раз за ночь, и, хотя первое их слияние было прекрасно, Трэйси тогда лишь следовала за ним, чувствуя себя неопытной и недостаточно раскованной.
Маркус, каким-то образом поняв это, был предельно мягок и нежен. Ласками и поцелуями он успокаивал ее, медленно и осторожно ведя к вершинам наслаждения.
Теперь же, когда страсть закипела в ее крови, он осторожно увлек Трэйси на пол и, когда пришло мгновение финального аккорда, не отпустил, хрипло произнося ее имя.
На этот раз сон пришел не сразу.
Она лежала, свернувшись калачиком, в его руках. Он погладил ее по голове и тихо прошептал:
— Я должен был догадаться.
— О чем ты? — спросила она.
— Что ты ничего не делаешь наполовину, детка, — сказал он, прижимая ее к себе.
