Полина Федорова - Достойна счастья
16
Когда Дивов вошел в бальный дал Мамаевых, Варвара Васильевна тотчас поспешила к нему на встречу с распростертыми объятиями. И это, надо признать, было очень мило с ее стороны, ибо, отправляясь с визитациями по знакомым, Федор вполне приготовился к ожиданию, что может встретить в некоторых домах весьма прохладный прием. Казанский бомонд несколько настороженно встречал человека, причастного к бунту против государя, и лишь незримая поддержка всего клана Дивовых с их влиятельными родственными связями позволила самому младшему из них переступить пороги некоторых гостиных. Но любезнейшая Варвара Васильевна к числу последних не относилась, поскольку была она не только родственницей, но и ближайшей подругой покойной матушки Екатерины Борисовны, знала всех братьев и сестер Дивовых с малолетства, а за судьбу «несчастного Теодора» переживала не менее его родительницы. Она была так растроганна, увидев Федора, что, отбросив условности этикета, крепко обняла его и расцеловала в обе щеки.
— Я рада, милый мой. Я так рада видеть вас, — горячо сказала она и смахнула набежавшую на глаза слезинку. — Жаль, матушка ваша не дожила до сего радостного мига, — но, увидев тень, набежавшую на лицо Федора, тут же торопливо добавила: — Это я к тому, что до нас дошли слухи, будто бы вы погибли и все такое прочее. Какое счастие, что они не оправдались!
— Наслышан я об этих пересудах, Варвара Васильевна. И право же, мне небезынтересно узнать, откуда пошла сия молва.
— Пустое все это, — отвела глаза в сторону Мамаева, сделав вид, что выискивает кого-то среди гостей. — С большинством присутствующих, я полагаю, вы знакомы, так что нет смысла вас им представлять.
Федор окинул внимательным взглядом залу, в которой небольшими группками располагалось человек тридцать. И, действительно, многие лица были ему давно известны, как мужчины, так и дамы, но вот в дальнем углу на небольшом диванчике вполоборота к Дивову сидела премиленькая барышня. Что она премиленькая, он решил по значительному числу поклонников, окружавших ее. Сам же Федор издали видел только изящные плечи и шею в обрамлении темно-синей кисеи да золотистые локоны незнакомки. Было в ее облике что-то смутно знакомое, беспокоящее, как отзвук некогда любимой, но забытой мелодии, которая все вертится в уме, всплывает фрагментами из глубин памяти, но никак не может обрести законченность.
— Знаком, но не со всеми, — отозвался он. — Вон с той чаровницей, — Федор взглядом указал на барышню в синем, — не имел чести. Кто она?
Варвара Васильевна несколько растерянно посмотрела на Дивова.
— Это… моя компаньонка…
Дивов выжидающе смотрел на Мамаеву. Пауза несколько затягивалась.
— Так вы меня представите? — не выдержал, наконец, Федор.
— Отчего же… — забормотала вдруг себе под нос Варвара Васильевна. — А вот возьму и представлю…
И с загадочной фразой: «Чему быть, того не миновать», — решительно направилась к диванчику.
Мир странно изменился в то мгновение, когда он услышал: «Елизавета Петровна…» — поднял голову и столкнулся с пристальным взглядом потемневших, как предгрозовое море, глаз, время от времени тревоживших его беспокойные сны. Лиза?! Здесь? В Казани? Мадам? Замужем… Как она могла?! А почему, нет? Кто этот счастливчик Толобузин? И при чем здесь тетушка Варвара Васильевна? Сотни вопросов в единый миг пронеслись в его голове.
Он смотрел на Лизу, узнавая и не узнавая, как будто всматривался в хорошо знакомый буколический пейзаж, который причудливая игра светотени вдруг неузнаваемо преобразила в фантастический, диковинный вид. Пожалуй, можно бы было сказать, что она похудела, исчезла девическая округлость, сочность налитого румяного яблочка и появилась пленительная женственность утонченных форм. Нет, все не то. Тут было нечто иное, трудноуловимое, что невозможно было увидеть глазами, а лишь ощутить как эфемерный аромат экзотического цветка, манящий и опасный.
И его сердце тотчас откликнулось на сей колдовской зов. Ясное осознание того, что он не переставал любить ее все эти годы, наполненные боями, кровью и страданиями, потрясло все его существо.
Обмен язвительными репликами только подогрел любопытство в душе Федора, а холодный надменный вид Лизаветы вызвал тихую ярость и какую-то почти детскую обиду. Быстро же в ее сердце занял место другой. Впрочем, чего еще можно было ожидать от молоденькой восторженной девицы, окруженной сонмом поклонников? Браузе, он, потом этот почивший бедолага Толобузин… Вон, вьются вокруг нее, как мотыльки у пламени свечи, еще двое страждущих: господа Траверсе и Чегодаев, если ему не изменяет память. Что ж, надо признать, весьма, весьма приличные партии для молодой вертихвостки. Сидя за роялем, он время от времени бросал короткие взгляды в сторону Лизы и ее кавалеров. Оживленный разговор, негромкие всполохи смеха, доносившиеся оттуда, донельзя раздражали его и без того до предела натянутые нервы. Исполнив арию Перголези «Если любишь», Федор на несколько мгновений задумался. Он не позволит достопочтенной Елизавете Петровне проигнорировать свое присутствие, даже если их любовь была лишь незначительным эпизодом в ее прошлом, как она там сказала — «мимолетным знакомством»?
Бархатистый баритон Дивова постепенно наполнил залу, вытесняя из нее журчание разговоров. Воцарилась тишина, присутствующие стали перебираться поближе к роялю, разворачивая кресла в сторону исполнителя. Глубокий мужской голос завораживал сдержанной, затаенной горечью:
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!
Лиза застыла, услышав первые звуки романса. «Что б тебе пусто было», — пронеслось у нее в голове. Окаянный змей-искуситель капля за каплей вливал в ее душу сладкий яд, вызывая бурю негодования и одновременно щемящую, пронзительную нежность. Она повернула голову и встретилась глазами с Федором. Он смотрел на нее спокойно и просто, потом где-то в глубине его глаз зародилась несмелая улыбка, тронувшая уголки его губ и преобразившая лицо. Реальный мир потерял четкие очертания, и им показалось, что они перенеслись в небольшую гостиную комендантского дома в Архангельске. Где-то рядом постукивали спицы Ольги Самсоновны, бился в окна холодный ветер с Двины, звучало старенькое фортепьяно. «В душе моей одно волненье, а не любовь пробудишь ты», — прозвучала заключительная фраза, заставившая Лизу очнуться от окутавшей ее чары.
Раздались аплодисменты, исполнитель скромно склонил русую голову, а когда поднял ее. Елизаветы в зале уже не было. Дивов встал из-за рояля и решительно направился к тетушке. Весьма неучтиво оторвав ее от разговора с известной городской поэткой Серафимой Факс, он отвел ее в сторону и приступил к допросу.
