Мари Секстон - Клубника на десерт
– Если коротко: я не хочу, чтобы наши отношения заканчивались. Особенно на такой ноте. Каким бы зажатым хером ты ни был, ты все равно остаешься моим самым любимым человеком во всем Финиксе. Но тебе необходимо уяснить три вещи, и, поверь мне на слово, что все они на сто процентов не подлежат обсуждению. Первое. Я не стану меняться. Второе. Я не стану во время наших встреч постоянно прятаться у тебя в спальне, чтобы не смущать тебя. И третье. Я поднимаю эту тему в первый и в последний раз. – Он сделал паузу, и я задумался, уж не остановился ли он для того, чтобы сосчитать до пяти. – Я вернусь ровно через две недели, Джонни-бой. Теперь твой ход.
***
Несколько следующих дней я провел, уговаривая себя в том, что он мне не нужен. Как будто я любил его. Как будто у нас были какие-то настоящие отношения. Нет. Мы были просто-напросто приятелями по траху. Лучше всего было просто забыть его и жить дальше.
Проблема заключалась в том, что убедить себя до конца я не смог. Я бы не назвал это любовью, но факт оставался фактом: я привык к нему. Было невозможно отрицать, что он стал мне небезразличен. Более того, я скучал по нему. В те редкие моменты, когда я был с собой честен, я понимал, что мне хочется рвать наши отношения не больше, чем ему. Но несмотря на все это, я по-прежнему чувствовал, что он был обязан принять в расчет и мои чувства тоже.
На следующей неделе я обедал с отцом. Я пытался держаться так, словно все было нормально, однако мои жалкие попытки не увенчались успехом. Я знал, что сижу угрюмым, что отвечаю вспыльчиво, но ровным счетом ничего не мог с этим поделать. Под конец обеда отец не выдержал:
– Джон, что случилось?
– Ничего! – огрызнулся я.
– Ну-ну, – улыбнулся он, а я ощутил прилив раздражения, поскольку это значило, что мое плохое настроение кажется ему смешным, да и только. – Все из-за того сладкого пирожка, да?
Я мигом ощетинился, а потом еще больше обозлился, ведь отец оказался прав. Во всем была виновата «слащавость» Коула, как мой отец прозвал его жеманность.
– Да, – сознался я. – Все из-за Коула.
Несколько секунд он с осторожным любопытством изучал меня.
– Вы поссорились?
– Вроде того.
– И расстались?
Я вздохнул.
– Не знаю, пап. Начать с того, что я не уверен, можно ли сказать, что мы вообще были вместе.
– Все из-за того, что случилось за ужином?
Я колебался, не желая обсуждать эту тему. Однако я знал своего отца. Если не заговорить, то он начнет строить предположения и давать непрошенные советы.
– Отчасти. На следующий день мы пошли в театр, и все обернулось не совсем так, как я планировал.
– Ну-ну, – снова сказал он, продолжая забавляться.
– Что? – агрессивно спросил я.
– Что именно ты сказал ему?
– Я сказал, что он слишком кривляется. И попросил его быть потише.
– А он посоветовал тебе поцеловать его лилейно-белую задницу?
Мне пришлось спрятать улыбку. Частично из-за того, что он угадал, но еще потому, что первым моим порывом было сказать, что на самом деле задница у Коула не лилейно-белая. О чем отец – тут я не сомневался – предпочел бы не знать.
– Не совсем такими словами, но да. Общий смысл был таков.
– Ну-ну, – повторил он опять этим своим раздражающе-шутливым тоном.
– Что?
Он покачал головой.
– Да ничего особенного. Просто подумалось кое о чем. Вот и все.
Он многозначительно умолк. В конце концов я сдался и спросил:
– И о чем же?
– Ты помнишь свадьбу Дэвида? – Я закрыл глаза, потому что знал, к чему он ведет, но остановить его был не в силах. – Помнишь, что произошло на приеме?
Естественно, я все помнил. Мой кузен Дэвид женился всего через несколько месяцев после того, как я открылся семье, и на прием по случаю свадьбы я пришел не один, а с Заком – таким образом впервые заявившись на семейное торжество с мужчиной.
– Да, – наконец сказал я. – Помню.
– Вы с Заком страшно нервничали, да? Ну, тогда я этого не понимал, потому что все силы тратил на отвращение и на попытки это самое отвращение подавить. Зато теперь понимаю. Вы оба так осторожничали, так старались не сидеть слишком близко, не дотрагиваться друг до друга, но дело в том, что, взглянув на вас, все становилось ясно, как день. Вы улыбались как дурачки и глаз друг от дружки не отводили.
Он был прав. Я совершенно отчетливо помнил, как мы с Заком старались не привлекать к себе внимания, хотя знали, что при первой возможности сорвем друг с друга одежду. После приема мы даже не дотерпели до дома. Я покраснел, вспоминая ласки наощупь и тот восхитительный приступ страсти, овладевший нами в его машине, как только мы дошли до парковки.
– И вот вы сидели, – продолжал отец, – и старались не прикасаться друг к другу. А я стоял и старался не думать о ваших прикосновениях. И в конце, основательно поднабравшись, я отвел вас в сторонку…
– Да.
– …и попросил прекратить выпячивать свою голубизну.
– Я помню.
– А свой ответ мне ты помнишь?
– Я сказал, что тебе лучше привыкнуть к тому, что вместо сына у тебя гребаный педик.
Он кивнул.
– Именно. А потом ты сказал, что, если б я любил тебя по-настоящему, то не просил бы тебя измениться, а научился принимать таким, какой ты есть.
– Пап, к чему ты клонишь? – спросил я, пусть и зная ответ.
– К тому, что ты был совершенно прав. – Он взял меню и поднял его, закрыв от меня лицо. Но я все же расслышал его. – Давай признаем, Джон: такое случается не очень-то часто, а?
***
Я знал, что Коул вернулся в Финикс, однако мне понадобилось три дня и полбутылки вина, чтобы собраться с духом и позвонить ему.
– Алло?
– Это Джонатан.
Последовала пауза, а потом:
– Я знаю.
– Коул, прости меня. Мне очень жаль. Правда.
– Простить за что?
– За то, что стеснялся тебя. За то, что устроил сцену. За все, что наговорил тебе, и за то, о чем думал, но не сказал.
– Ты на верном пути, дорогой. Продолжай.
– Прости за то, что потребовал от тебя измениться. И за то, что вел себя как зажатый хер.
– Это все?
– Я что-то пропустил?
– Полагаю, ключевые моменты охвачены.
– Я скучал по тебе.
– Великолепно. Ты делаешь феноменальные успехи.
– Я не хочу, чтобы все закончилось.
Я ждал, что он выдаст очередную ехидную реплику, однако он тихо сказал:
– Я тоже этого не хочу, Джонни. – И я понял, что обращение ко мне по имени, пусть и сказанное насмешливым тоном, было своего рода предложением мира.
– Можно с тобой увидеться?
– Сегодня? Даже не знаю, дорогой. Я страшно занят.
– Тогда когда?
