Эми Эндрюс - Поцелуй под звездным небом
Кент нахмурился. Отношение отца оказало несомненное влияние на самооценку Сэди.
– А почему бы и нет? Ты интересный человек.
Сэди взглянула на него с выражением «о, да что вы говорите».
– Да, то-то я заметила, насколько тебя захватила история моей жизни.
– Не принимай это на свой счет. Последнюю пару лет меня вообще мало что интересует. – Он резко вывернул руль, объезжая очередную дорожную выбоину. – Сложно поверить, что тобой не интересовались парни твоего возраста. Да их должно было быть огромное количество!
Сэди кивнула:
– О да. Однако в основном их интересовала грудь размера «Е». Парни моего возраста стремились побеседовать в основном с ней. Леонард всегда смотрел мне в глаза.
Кент почувствовал укол вины, поскольку тоже был очарован ее весьма выпирающими достоинствами, однако мог успокоиться тем, что его в ней волновало буквально все. Господь свидетель, ее губы стали для него каким-то наваждением!
– Леонард гей? Или бисексуал?
Сэди задохнулась от возмущения. Да из какой пещеры он выполз?
– Тебя что, в детстве головой уронили?
– Поверь мне, со мной все в порядке. Просто я имел в виду, что любой мужчина, который не попытается, по крайней мере, раздеть тебя глазами, не может быть гетеросексуалом.
Сэди была настроена высказать ему все, что думает о заявлениях подобного рода, однако в глубине души почувствовала себя польщенной.
– По твоему мнению, мужчинам свойственно поведение неандертальцев, а если нет, они геи?
– Сэди, гетеросексуальные мужчины оценивают женщин. – Он пожал плечами. – Понимаю, это свидетельствует о том, что многие парни ведут себя как идиоты и их натуре не свойственна утонченность, однако мы, мужчины, достаточно примитивные существа, генетически предрасположенные к тому, чтобы замечать женские формы. Это так же естественно, как дышать.
Сэди на мгновение задумалась, оценивал ли Кент и ее. Таким образом. И если да, то когда? Она не заметила, чтобы он пялился на нее как обычный среднестатистический мужчина, да и в столь раздражающих «беседах» с ее грудью уличен не был. Она бы даже сказала, что он выказывал поразительно мало интереса к ее формам. Встревоженная тем, куда убежали ее мысли, когда следовало думать о Лео, Сэди попыталась вернуться к исходной теме их беседы.
– Поверь мне, он самый настоящий натурал. У нас с ним было много, очень много секса.
Что, откровенно говоря, лукавство. Леонард предпочитал оральный секс, они занимались этим действительно часто, но он никогда не стремился подарить ей ответное удовольствие. И все равно вознаграждал ее многими другими способами в интеллектуальной и художественной сфере, поэтому его слабая сексуальная активность никогда не была проблемой. Само удовольствие быть его возлюбленной превосходило физиологические потребности.
– Так он все-таки рисовал тебя или нет? – поинтересовался Кент, поддерживая беседу.
– О да. Я стала его музой. Бросила художественную школу и всюду его сопровождала, чтобы он мог рисовать меня, когда захочет. В любое время дня или ночи. Это возбуждало.
Его одержимость ею действовала на нее как сильный наркотик. Однако такая жизнь выматывала. Постоянное соседство с человеком, обладавшим столь артистическим темпераментом, нелегко, особенно если учесть, что Сэди пыталась выкроить время для собственного творчества.
– Он не рисовал никого, кроме меня, около двух лет.
Кент отметил сквозившую в ее словах гордость. Правда, звучало это несколько пугающе и отдавало зависимостью, однако ему сложно винить Пинто, кроме того, он надеялся увидеть эти картины. Он вспомнил, как сам хотел запечатлеть ее этим утром, и, хотя не был поклонником творчества Леонарда Пинто, не мог побороть любопытства. Удалось ли мастеру передать изысканные выпуклости, смог ли он ухватить совершенство ее несовершенных черт? Хотя непонятно, как Пинто удалось жить с ней в одном пространстве и столь продуктивно заниматься живописью. Лично его вид обнаженной Сэди побудил бы к совершенно иным занятиям! В паху болело, и Кент поспешил вернуться к беседе.
– Так ты бросила художественную школу?
Сэди кивнула. Да, она забросила все. Даже мать.
Пребывала в полной изоляции. Неделями жила, не видясь ни с одной живой душой, получая удовольствие от пребывания в центре вселенной Лео, упиваясь его властью над собой, поскольку любила его и надеялась, что он отвечает взаимностью.
– У меня никогда не было особенного таланта.
Кент изумился. Уже второй раз она столь легко отрицала свои способности.
– И кто тебе это сказал? – В художественные школы не так легко попасть, туда принимают только талантливых студентов. Ему лично потребовалось два года, чтобы поступить на курс фотографии.
– Лео.
– И ты ему поверила?
– Он – Леонард Пинто. Думаю, немного разбирается в талантах, а?
Кент решил, что старик Лео гораздо лучше разбирался в искусстве манипуляции.
– Сколько лет тебе было, когда ты сошлась с Лео?
– Девятнадцать, – тоскливо ответила Сэди.
Он запнулся, переваривая информацию.
– А ему?
– Тридцать девять.
О да. Лео понимал, с какой стороны его хлеб намазан маслицем.
– И что произошло? Почему вы расстались?
– Втайне от меня мама собрала мое портфолио и подала на стипендию в художественный колледж в Лондоне, о котором я могла только мечтать. Стипендию я получила.
Кент покачал головой. И она все еще верила, будто лишена таланта?
– Полагаю, Леонард не сильно порадовался, когда муза решила его покинуть.
Сэди отвернулась:
– Я не рисовала почти целый год. Лео любил меня и не мог допустить, чтобы я потерпела провал. Он был прав, когда заметил, что я растеряла способности и не смогу долго учиться в подобном месте, где от студентов требуются исключительные таланты и настоящее призвание. Вероятно, меня приняли туда только из-за связи с ним.
Кент скрипнул зубами. Прелестно!
– Так ты не захотела ехать?
– Захотела. Я ничем не занималась больше года, и это меня беспокоило. Я просто…
– Что?
– Просто мне оказалось тяжело. Лео воспринял это как предательство.
Кент фыркнул:
– Я думал, он тебя любил.
Сэди отвернулась. Нет. И в этом ее ошибка. Она любила его. Лео же никогда ее не любил.
– Я мучилась, а он сказал, что решения следует принимать с легким сердцем и, поскольку это не так, я должна уйти.
Кент не знал, что сказать. Пинто вел себя как самая настоящая задница.
